В книге: «Леонардо да Винчи. Избранное» [2] был опубликован подготовленный В. П. Зубовым раздел: «Научная проза». В 1952 г., в связи с юбилеем Леонардо да Винчи, Василий Павлович написал статьи для научных журналов [3] , а позднее в Большую советскую энциклопедию [4] . В 1954 г. была опубликована его статья «Леонардо да Винчи и работа Витело „Перспектива“» [5] .

В 1955 году Академия наук СССР в серии «Классики науки» издала книгу (1027 стр.!) «Избранные естественнонаучные произведения Леонардо да Винчи» [6] , редакция, перевод, статья и комментарии В. П. Зубова.

В 1956 году В. П. Зубов впервые принял участие в международном научном конгрессе в Италии. Он посетил городок Винчи и подарил музею великого мыслителя переведенную им и изданную в 1955 г. книгу Леонардо да Винчи.

В 1959 г. В. П. Зубов написал статью об Альберти и Леонардо для «Raccolta Vinciana» [7] – журнала, посвященного жизни и творчеству Леонардо, издаваемого научным сообществом, объединенным вокруг одноименного крупнейшего книжного и рукописного фонда. В 1960 г. на общем собрании сообщества Raccolta Vinciana за выдающийся вклад, внесенный им в изучение наследия Леонардо да Винчи, В. П. Зубова заочно избрали его членом.

В 1961 г. вышла в свет монография В. П. Зубова «Леонардо да Винчи. 1452–1519» [8] . Книга была переведена на английский язык [9] . Она сразу стала достоянием мировой научной общественности – в том же году на книгу была опубликована рецензия, написанная известным историком искусства Эрнстом Гомбрихом [10] . Позднее книга была переведена на болгарский язык [11] .

На Международный симпозиум в Брюсселе, посвященный истории культуры Возрождения, В. П. Зубов уже не смог приехать из-за тяжелой болезни. 8 апреля 1963 г. его доклад на французском языке «Солнце в трудах Леонардо да Винчи» прочитал выдающийся историк науки Анри Мишель [12] . В этот же день Василий Павлович Зубов скончался.

В декабре 1963 года Общество историков науки США посмертно наградило В. П. Зубова медалью имени Джорджа Сартона. В России В. П. Зубов был первым, кто удостоился этой почетной награды, присуждаемой за выдающиеся исследования в области истории науки.

В 1796 году, после итальянских побед консула Наполеона Бонапарта, двенадцать существеннейших рукописей Леонардо были привезены во Францию и по распоряжению Директории переданы Национальному институту. Итальянец Вентури один из первых подверг их изучению и уже в следующем, 1797 году, 6 февраля, сделал о них сообщение в Национальном институте, в заседании класса физических и математических наук. Этим сообщением был заложен первый камень той традиции, которая надолго сделалась господствующей: Леонардо предстал как зачинатель новой науки, как предшественник Бэкона, пророк нового естествознания. В Леонардо-ученом сразу же была подчеркнута обращенность к будущему. Именно с Вентури берет начало образ Леонардо-предтечи, Леонардо-предвосхитителя.

Не говоря уже о предвосхищении таких современных изобретений, как аэропланы, автомобили, ядовитые и удушливые газы, Леонардо предугадывает ряд важнейших технических и научных открытий XVI–ХVII веков: он изучает законы сопротивления материалов, которые позднее будет изучать Галилей, законы гидростатики, изучаемые в середине XVII века Паскалем, законы трения, изучаемые Амонтоном (1699) и Кулоном (1781), кладет начало теории волн, позднее разрабатываемой Ньютоном, л’Эми и другими, формулирует основные принципы теории окаменелостей, которой на протяжении всего XVI и XVII веков придется бороться за свое признание, изучает законы филлотаксиса до Броуна (1658), пепельный свет Луны до Местлина (1596); он занимается определением центров тяжести тел, в частности пирамиды, до Коммандино и Мавролика, приближается в статике к понятию статического момента, ему известно сложение и разложение сил; в динамике, изучая падение тел, он приходит к установлению пропорциональности скоростей временам, in nuce находим в его механике принцип возможных перемещений. Он упоминает о дифракции света, наблюдает явления капиллярности, предвосхищает закон сохранения энергии, отвергая возможность perpetuum mobile. Многие изобретения, которые приписывались другим, как пропорциональный циркуль, анемометр, механический вертел, уже описаны в его манускриптах. Многие, как, напр., ряд изобретений военно-технических, всплывают позднее независимо в других странах, так же, как, напр., тип мельницы с подвижной верхней частью, становящийся обычным во Фландрии к середине XVI века. Ряд машин и орудий – сверлильная, прокатная, стригальная, овальный патрон для токарного станка и много других – заново изобретены позднее. И всё венчают мастерские анатомические рисунки, сделанные опытною рукою художника, с целой программой сравнительно-анатомических и физических исследований[1].

Лишь долго спустя после доклада Вентури, с развитием исторической науки и с опубликованием Леонардовых манускриптов, открылась историческая глубина. Труды Равессона, Дюэма, Сольми, Марколонго, де Тони, Кальви и многих других <…> открыли другого Леонардо: Леонардо на фоне прошлого. «В истории науки нет самопроизвольного зарождения» – с этим положением Дюэма вряд ли можно не согласиться; и, отвергая со всей решительностью попытки всецело «осредневековить» Леонардо, следует признать, что он, умевший учиться у бомбардиров («Справиться у Джованнино, бомбардира»), умевший черпать всюду, даже у домохозяек (см. отрывок 10), не мог же вовсе пройти мимо школьной науки и средневековых трактатов.

Правда, он черпал своеобразно, и даже средневековое звучало у него по-новому. Он брал схоластическое наследство резко и смело, часто повреждая паутинную ткань дистинкций и терминологическую прозрачность латыни, – как практик-инженер, не как кабинетный ученый. Поэтому у него вместо аристократически-отшлифованного школьного языка – живой, демократический разговорный язык, volgare; при исключительной зоркости и наблюдательности – расплывчатость и неустойчивость терминологии. <…> Невыдержанность научного языка Леонардо не такова; ее неустойчивость – в неоформленности научного итальянского, находящегося в брожении, и в недостаточном освоении школьной латыни. Неудивительно, что в переводе на язык, находящийся in statu nascendi, даже мысли заимствованные и старые начинали жить новой жизнью.

Так оба Леонардо (Леонардо, принадлежащий прошлому, и Леонардо, принадлежащий будущему) сливались в одного Леонардо – Леонардо настоящего, противоречивого, как само это настоящее. Недаром он отвергает теорию симпатии – притяжения подобного подобным, столь популярную в неоплатонизме, столь любимую астрологами: любовь, притяжение существуют лишь между противоположностями. «Ты не увидишь, чтобы теплое при наличии огня притягивало этот огонь, – наоборот, оно будет притягивать холодное и влажное; ты не видишь, чтобы воду притягивала к себе другая вода». Так же точно и темный глаз влечется не к тьме, а к свету. Разорванность в противоречиях – вот закон природы, единственный стимул ее жизни, и противоречивость жизненного процесса умел увидеть Леонардо в старом гераклитовском символе пламени.