Ещё позднее, когда с Пиренейского полуострова арабов вытеснили испанцы, с гор хлынули завоеватели иные: бароны, закон свой клановый всем навязали силой. Но здесь они не задержались, пошли на север Галлии, туда, к Парижу. Культура, лёгкая, арабская, как тонкий слой, покрывший грубую среду, была мгновенно сметена. Вновь погрузилось в дикость всё на многие века.

Это провинция Лангедок. На востоке она выходит к мелководной Роне, на западе упирается в Пиренеи. Их снежные вершины во все века манили путников, услады ищущих своим глазам, уставшим от серых будней, невзрачных городских трущоб, таких же и усадеб. С юга эта плодородная земля, славившаяся своими виноградниками, омывается волнами Средиземного моря, называемого также «Римским озером».

Пиренеи. За века, и даже тысячелетия, их не тронула цивилизация. Казалось, по своей природе, невозможно приучить к культуре горцев, живущих по законам древних кланов. Что было больше в этом? Традиция, упорство или тупость, которая передаётся из поколения в поколение людям теми же горами. Или же своё делал разряжённый воздух, обеднённый кислородом, каким дышат с малых лет жители гор.

Последуем далее с Пиренеев к городку Каркассонн. Здесь с Пиренеев берёт начало бурная речушка Од. Она идёт почти прямо на север, но вблизи этого городка, словно из почтения к нему, ничем не примечательному, делает изящный реверанс – обходит его с юга. Хотя на самом деле она текла так за много веков до появления этого городка. Затем миль через пять она огибает гору Монтредон и устремляется, уже прямо, к Лионскому заливу. Если же следовать дальше от Каркассонна тем же курсом, каким идёт долина реки Од от Пиренеев до этого городка, то через три десятка милей достигнем района Каунас. Здесь, в неширокой долине, на южной её окраине, расположено селение Руссоль. Маленькое, домишки каменные, и церковь с башней, и колокол при ней.

Вот здесь-то, вблизи этого селения, есть одно местечко, где уютно смотрится помещичья усадьба. Жилой двухэтажный дом. Наверху мансарда. Ещё выше черепица. Фасад затянут плющем. И в комнатах полутемно, прохладно даже в жаркий летний день.

Это усадьба Жака де Эскуперье, отставного капитана гвардейцев, сейчас же руссольского помещика. Он поселился в этих местах вот уже без малого два десятка лет назад. Осев здесь, он обрёл желанный покой после ряда лет службы в королевской гвардии. Здесь он и женился на пригожей девице восемнадцати лет, с соседней помещичьей усадьбы. Звали её Луиза, урождённая Арменгауд, а проще – Луи, как называл её счастливый муж. У супругов появились дети. Из них выжили только самый старший Оже, его брат Этьен и самый младший – Понс. Ещё были две сестры, погодки, появившиеся на свет через два года после Понса. Остальных же забрал к себе Господь Бог ещё в малолетстве, видимо посчитав, что им у него будет лучше, чем под кровом родителей.

1543 год. Монастырь бенедиктинцев в районе Монтолье, на северо-запад от Каркассонна, всё в той же провинции Лангедок. Ему уже более трёхсот лет. Каменной кладки стены, неуютные тёмные и холодные кельи. Обычный крестьянский труд монахов, и светлых праздников в году почти что не бывает. Вот то, каким был монастырь века, чем жил простой монах, всецело покоряясь воле Бога.

– Господин аббат!.. Господин аббат!..

Аббат Жюльен Арменгауд, неторопливо шагавший к винному погребу, остановился, обернулся на этот крик.

Догоняя его, за ним бежал молодой инок. Запыхавшись, он подбежал к нему, остановился, переводя дух.

Аббат недовольно взглянул на него, раздражённый, что тот посмел остановить его, прервать его мысли о хозяйственных делах обители. Те шли, если говорить откровенно, из рук вон плохо.

– Господин аббат, ваша дочь Луиза скончалась… – прошелестели сухие губы монаха.

Аббат какое-то время разглядывал его. Выпуклые глаза его, слегка прикрытые плёнкой кожицы в уголках, как у хищной птицы, уставились на него… Затем он, похоже, сообразил что-то, до него дошло сказанное.

– Я же говорил этому мошеннику! Жаку Эскуперье! Скряге!.. Зачем надрываешь Луизу? Мою единственную! – разразился он проклятиями в адрес своего зятя.

Покричав, возмущаясь, он повернул назад и, опустив голову от этого печального известия, побрёл через двор к себе в аббатскую. Надо было собираться, ехать на похороны дочери.

В усадьбе Жака Эскуперье, куда он приехал, царила тягостная атмосфера.

– Что делать, падре? – растерянно спросил его Жак, после того как они поздоровались, помянули добрыми словами усопшую, заговорили о насущном. – Как мне жить дальше?

За дорогу сюда, в усадьбу зятя, аббат отошёл сердцем, раскинул затем и умом. Решение пришло ещё в дороге.

– Я возьму Понса к себе, в монастырь, – сообщил он свое решение. – Тебе меньше забот… Да и младший сын, по обычаю, вступает на путь монашества. Не будет мельчать и разоряться хозяйство…

Так Понс как самый младший в семье оказался в заложниках традиционной хозяйственной системы: без средств к существованию, когда станет взрослым, без наследства после смерти отца…

На похороны собрались соседи.

Жак Эскуперье всплакнул над своей супругой. Его старший сын Оже, взрослый мальчик четырнадцати лет, заплакал, когда повозка с гробом матери тронулась от усадьбы. Этьен, глядя на старшего брата, тоже заплакал.

Младший же, Понс, семи лет, не по годам молчаливый и серьёзный, не понимал, что происходит: почему мать уже который день не открывает глаза, не встаёт. А теперь её зачем-то положили в ящик, на повозку, и повезли куда-то… И он пошёл, как и все, взрослые и дети, за этой повозкой, когда отец сказал ему: «Возьми за руку Этьена! Идите!..»