На крыльце стояла женщина, закутавшаяся в теплую кофту. Она переговаривалась с двумя гостьями, привезшими нас, и временами посматривала на машину, в которой мы тихонько сидели. Вскоре они закончили беседовать и пошли в нашу сторону. Женщина в кофте открыла дверь с моей стороны и осторожно взяла меня на руки. Я сначала испугалась и напряглась: я очень хотела, чтобы меня взяла женщина с мягким шарфом, но потом успокоилась. Теплые руки нежно прижимали меня к пушистой кофте. Других тоже взяли на руки и всех нас понесли в дом.

Мы поднялись на второй этаж в большую освещенную комнату. Вдоль стен были расположены спальные места: справа несколько двухъярусных кроватей, слева – обычные, односпальные. Еще я заметила достаточно удобный и мягкий диван и пару разномастных кресел. К стене был прибит ковер, немного уже старенький, но еще приличного вида, с красивым орнаментом. Тут же место для еды. Это я отметила – очень важно сразу определить, где можно будет поесть.

Нас встретили сонные глаза обитателей этой комнаты. Они подняли свои взлохмаченные и помятые головы и без явного интереса, разбуженные и немного встревоженные лишь включенным светом, осматривали нас. Мне не понравилось, что их тут слишком много. Здесь их было еще больше, чем у бабушки, а я хочу быть одна, совсем одна.

Мне досталось место на верху двухъярусной кровати, стоявшей сбоку, около окна. По всей видимости, остальные обитатели предпочитали спать поближе к месту, где была еда. Но я не расстроилась. Я слишком устала, желудок еще ныл, я очень хотела спать. Постель оказалась достаточно чистой. Сверху лежало теплое байковое одеяльце. Подушка, конечно, была получше, чем у бабушки, но все равно не та, о которой я мечтала. Она была какая-то плоская и маленькая. Мне понравился мой уголок – подальше от всех и окно рядом. Я устроилась поудобнее и под затихающую боль в желудке уснула.

3.

Когда я проснулась, все спали. Зимнее солнце еще не выглянуло из-за горизонта, но первые лучи уже коснулись верхушек высоких деревьев, стоящих в стороне от дома, за забором. Воздух был непривычно чистым и свежим. Дышалось легко и свободно.

Я потянулась и вылезла из-под одеяла. Оно оказалось очень теплым и действительно согревало, как собственно, и должно быть. Я огляделась по сторонам с высоты кровати. У стены напротив кто-то забавно сопел, кто-то похрапывал. Подо мной на нижней кровати из-под одеяла торчали две макушки: огненно-рыжая и очень светлая, почти белая.

Потом мой взгляд проскользнул по полу, тщательно подметенному, к месту у противоположной стены. Там стояла еда. Кто-то еще раньше, чем я, проснулся и приготовил завтрак. Я осторожно прислушалась к желудку: все было тихо, он был пуст и расслаблен, боли не было, и он готов принять пищу. Я ощутила острый приступ голода. Если тут так и кормят, с утра пораньше, то мне нужно себя сдерживать и не съедать слишком много. Я решила быстренько спуститься и перекусить, пока все спят, потом вернуться на свое место и уже детально сверху изучить, где я очутилась, и рассмотреть, что за окном.

Я тихонько сползла, стараясь не издавать громких звуков. Осторожно прошла мимо спящих и вкусно позавтракала. После этого вернулась в свой уголок и удобно там разместилась. Да, это место мне определенно нравилось.

Я посмотрела в окно. Оно выходило на заснеженный двор. Я вспомнила, что вечером там стояла машина, на которой нас привезли. Сейчас ее уже не было, остались только рисунки от колес и следы вчерашних посетителей. Вид из окна оказался совсем непривычным для меня: вокруг не было высоких зданий, закрывающих своими фасадами небо, не было привычного кирпичного дома напротив с множеством окон, в которых с наступлением темноты загорался свет, не было шумного двора, окруженного кустами и деревьями. Не было площадки, где целыми днями резвились дети, не было лавочек у подъездов, на которых по вечерам сидели и обменивались последними новостями всезнающие старушки. Не было привычного городского шума. Стояло умиротворенное безмолвие, и складывалось ощущение безграничной тишины и покоя.

Я очень не люблю шума: громких возгласов играющих во дворе детей, гула машин, который доносился с дороги за соседним домом. Я вздрагивала от любых резких звуков. Когда у бабушки случался приступ, и она истошно стонала, лежа на диване под старым одеялом, мое маленькое худенькое тело сжималось в комочек, в голове стучали молоточки, а сердечко билось о хрупкую грудь. Меня охватывала какая-то безудержная паника, хотелось забиться в свой укромный уголок в старом шифоньере и сидеть там, пока снаружи все не утихнет. Даже голод не мог заставить меня покинуть убежище. Именно поэтому я очень люблю сумерки, когда тьма накрывает двор за окном, разгоняя всех с улицы по домам, и умолкает шум. Тогда наступает мое самое любимое время – темное и тихое. И можно, выбравшись из убежища, удобно устроившись на подоконнике за пыльной занавеской, разглядывать окна в доме напротив и мечтать о том, что когда-нибудь и у меня будет тихий и спокойный дом, в котором по вечерам я буду включать красивый светильник, чтобы из моего окна на темную улицу лился теплый спокойный свет.

Здесь за окном был небольшой заснеженный дворик, окруженный забором из крашеных темных досок. Что было за забором – не рассмотреть, только видно пару заснеженных крыш соседних домов. А дальше – высокие деревья с опустевшими вороньими гнездами. Справа рос небольшой кустарник, присыпанный снегом, но с еще висящими на нем яркими ягодами, наверно рябиной. Слева от ворот стояла небольшая собачья будка, в ней дремал большой черный пес на цепи. Его нос жадно и глубоко вдыхал утренний морозный воздух, который, проходя через его огромные легкие, нагревался и вываливался наружу через ноздри облаком.