– О Господь! Да идите своим путем. Не я начал этот разговор. До свидания.

Она сидела напротив, а её глаза – пристально смотрели на меня, и медленно вытягивали из меня душу, – подобно тому, как чёрная дыра превращает в полосу жидкости и втягивает в себя – как будто нет ни основы, ни твердости больше в мире этом – дотоле твердый шар звезды. И был я бессилен против её глаз. Да и говоря откровенно – не столько душу вытягивала она, сколько остатки души моей – то немногое, что осталось от неё, – ибо поистине, от души моей осталось совсем немного: давно я не любил никого, и давно я не испытывал никаких чувств, и сама надежда стала казаться мне тягостной и удручающей. Поэтому я и ничего не ждал, ни на что не надеялся, предавался скуке и жил бездумно.

Но она пришла.

Встретил я ее случайно. Накануне она мне приснилась, а в тот день встречи, – она уже сидела напротив меня в автобусе и вперилась в меня своими неистовыми, снедающими, чёрными глазами. Признаюсь, мне стало жутко, – страшнее же всего было то, что я отчетливо помнил лицо девушки из сна – и вот, она сидела напротив меня, и лицо её находилось прямо напротив моего лица. Мороз пробежал по моей коже, когда я поднял взгляд и, увидев её, внезапно вспомнил свой сон. И что я должен был делать?.

Она была одета в тот же черный плащ, и, покачиваясь на мочках её ушей, висели всё те же, что и во сне, серьги, с красивыми тёмно-зелеными камнями. Но всего страшнее мне стало, когда она открыла свой портфель, и вытянув оттуда какую-то рукопись, – с таинственной ухмылкой протянула её мне. Я знал, что было в этой рукописи, и как заканчивалась она, – вернее же, как она обрывалась. Ибо сегодня ранним утром, почти на рассвете, проснулся я в холодном поту от ужаса и страха всего привидевшегося мне во сне: и этой девушки, и её таинственной рукописи, и жутких слов, какими она заканчивалась: «И настигнет тебя Любовь». Что могли бы значить слова эти – насколько смешные, настолько и наивные, полные какой-то мечтательной, романтической, почти юношеской надежды? Но что обыденно в реальности, может оказаться кошмаром во сне. И так и случилось со мной. Ибо, прочитав слова эти – тревога охватила меня и какое-то грозное предчувствие неотвратимости. В тот миг, как она протянула мне с таинственной усмешкой рукопись – дикая мысль посетила мой разум: это сон, это сон, не может этого быть в действительности – хотелось кричать мне! Но, только дрожащими руками, в безумном напряжении, я взял рукопись, и не мог отвести взгляда от её чёрных и затягивающих как бездна, глаз. Она улыбнулась – и ослепила меня красотой и совершенством своей улыбки. Кто она была? Что всё это могло значить? Похоже, она или знала мой сон наперёд, или просто догадывалась, что я не осмелюсь раскрыть эту рукопись – парализован всей этой ужасающей мистикой, с трясущимися руками, я словно забыл, что я мужчина – я сидел, и пот капал с моего лба, и падал мне на колени, и я смотрел на неё, беззащитный, как младенец. И глаза мои просили пощады. И тогда она сказала:

– Не бойтесь, прошу вас! Смелее откройте последнюю страницу.

О, что это был за голос, что это был за тон – ни горные ручьи, ни пение райских птиц, ни самая прекрасная и изысканная музыка не смогли бы сравниться с этим голосом, – который зачаровывал подобно Орфею, отнимал память, сознание, и лишал тебя самого себя, – потерянный, ты только внимал ему, и все надежды твои останавливались на нём, на его завораживающем звучании. И, в ужасе, смятении, я смотрел на неё, в её глаза, – позабыв и где я, и кто я, и куда я направляюсь, – и всё глубже, глубже, смотря в её глаза, познавал её сущность – и не обретал дна. Блаженное чувство полета и лёгкого парения неожиданно пришло на смену ужасу, смятению и страху. И тогда она дотронулась до моей руки. Сама нежность не могла бы быть нежнее. И, сев со мной рядом, приблизила она ко мне лицо – и запах далеких миров, блаженное благоухание Рая, неизведанных цветов, страны грёз и неземной радости повеяло на меня. И обессилел я. Руки мои мне не повиновались. Но внимая звуку её голоса – они сами стали открывать рукопись, перелистывать страницы. И вот они дошли до конца. Но последний оплот опасения – слабый, подобно соломинке, всё еще сдерживал меня, и глаза мои не дерзнули опуститься на буквы, посмотреть вниз. И тогда она приблизила свои уста к моим, – и лёгкий, невесомый поцелуй забвения похитил мою душу. Тогда опустил я глаза, и слова – доселе страшные и полные несознаваемого ужаса – предстали перед ними: «И настигнет тебя Любовь».

И остановился тем временем автобус, достигнув последней остановки. И тут глаза мои стали обречёнными: я помнил свой сон. Я опустил голову, и последняя тень надежды оставила меня. Как и во сне, силы покинули меня, и всякое сопротивление стало невозможным. Теперь она могла делать со мной – всё, что угодно. Взяв меня под руку, она помогла мне выйти из автобуса. Был поздний вечер, почти ночь. Всего два фонаря на достаточно далёком расстоянии друг от друга – скудно освещали это тёмное пространство. Шум бурного моря всё более грозно раздавался в моих ушах и оглушал меня. Она вела меня к обрыву. Это был крутой и необыкновенно высокий обрыв, внизу которого шумело и неистовствовало море. И тогда, дойдя до самого края, я в последний раз взглянул на неё, чтобы запомнить эти черты, её лицо, и небесную, неземную красоту её. И тогда она, соблазнительно ухмыляясь, с таинственной усмешкой, торжественно произнесла: «И настигнет тебя Любовь» – и толкнула меня в пропасть…

В последнее время, всё как будто катилось вниз с горы, в жизни Джонни. Как будто всё вываливалось из рук, из глаз, изо рта. Слова не вылетали изо рта, как обычно происходит – но вываливались из него беспомощно, – и, предощущая свою боль от падения, звучали неубедительно. Лететь им, в лучшем случае – приходилось только до пола. Потом, ударяясь о паркет – они подпрыгивали, подобно попрыгунчику: сперва достаточно высоко, потом все ниже, ниже, – и, наконец, куда-то закатывались: или под шкаф, или под кровать. Поэтому Джонни и было очевидно, что дела у него не клеились. Чтобы спастись от всего необыкновенного, что совсем неожиданно пришло и уверенно расположилось в его жизни, Джонни пришлось ограничиться четырьмя стенами. Надо сказать, ограничив себя от столкновений с непомерно активными, и крайне любящими себя существами, он испытывал своеобразное наслаждение, в спокойствии текущего времени. Он испытывал наслаждение от минут, которые не бежали друг за другом в отчаянной спешке, но текли – подобно плавному течению реки. Предсказуемость, которой ему всегда не хватало, наконец обрела свои очертания, превратившись в горизонт, на который он мог смотреть. И всё бы могло быть прекрасно, но неожиданно пришел день, совсем не похожий на другие дни, – мало сказать, не похожий. Это, возможно и не день был вовсе, а нечто, чему имени ещё нету. И день этот был необычайно странным. Уже ранним утром он пробудился от криков, шума, вышел на балкон, и увидел необозримую толпу, состоящую из десятков, а возможно, и сотен тысяч людей. Нескончаемо они шли, толкаясь, и заполонили собой все площади, все улицы. В начале этого необыкновенного дня – он и предполагать не мог, как скоро он сольется с толпой, потеряв самого себя. Он и подумать не мог, что исход его мучительных надежд, проведя его многими препятствиями, крайне болезненными, бесконечно разнообразными, и в то же время изматывающе монотонными, вёл его к этому странному дню. Ко дню, который в свою очередь, массой обезумевшей толпы увлечет его за собой и приведёт к сокрушительному тупику. На какое-то мгновение его охватила почти азартная мысль: не влиться ли и ему в эту обезумевшую толпу? Не достичь ли вместе с ней, какой-то неведомой ему, но, похоже, всю эту толпу одушевляющей, цели? Он просто закрыл балкон, и снова улегся в кровать. Но ему уже не удавалось заснуть. Еще проведя в таких размышлениях с полчаса, и снова удивившись, что шум не стихает, но кажется напротив, усиливается, он начал сомневаться. Возможно – цель и вправду настолько интересна, что стоит пойти и ему посмотреть на неё. Неспроста же такое скопление людей, дико забыв про всякие нормы приличия, с криками и восклицаниями, толкаясь, подобно снежной лавине, хаотично стремится ей навстречу? Подождав ещё около часа, и убедившись, что шум не стихает, он сделал себе чай, позавтракал, не спеша оделся и вышел на улицу.

Конец ознакомительного фрагмента.