Обитатели квартиры – кто ушел в мир иной, кто в лагере, так Витя стал единовластным хозяином трехкомнатного рая.

В сороковых его актировали по состоянию здоровья из очередного лагеря, он устроился в артель инвалидов и сделал в своей квартире игорный притончик.

И вот Витя Мамочка в широких, ниже колен, футбольных трусах стоял в коридоре и с поддельной скорбью говорил Данилову:

– Товарищ начальник, Иван Александрович, напрасно вы невинного человека тревожите.

Квартира была пуста, словно кто-то специально предупредил Витю Мамочку.

– Я давно ничем незаконным не занимаюсь.

– Брось, Копцов, ваньку ломать. Повезло тебе – не пришли твои поночевщики, в следующий раз возьмем, – зло сказал участковый лейтенант с протезом вместо левой руки.

– Поклеп на честного человека.

– Пошли-ка, Копцов, потолкуем, – сказал Данилов.

Они вышли в кухню, в которой отвратительно пахло прогорклым жиром, на грязном столе громоздилась куча щербатых тарелок.

– Ты бы посуду помыл, – брезгливо оглядел кухню Данилов.

– Помою, товарищ начальник.

– Сейчас я тебе задам один вопрос, а ты мне, Витя, ответишь на него быстро и честно. Где играет сегодня Разлука?

– Я…

– Подумай. Я тебе не участковый, а начальник ОББ. И разбомблю твою «мельницу» на раз, понял?

– Как не понять, – криво усмехнулся Витя. Он подтянул трусы. – Папиросочкой не угостите?

Данилов протянул портсигар.

Витя закурил, уставился куда-то в угол кухни, словно там показывали «Веселых ребят». И опять вздохнул тяжело:

– Он на Маросейке, начальник, у Милки нынче банк держит.

– Молодец, Витя, правильно меня понял. Будешь дальше так соображать, сможешь жить спокойно.

– Что я, не понимаю, товарищ начальник, с вашей конторой лучше не вязаться.

Милкин дом стоял в глубине двора. Жила она на втором этаже, а впрочем, в доме этом был всего один этаж и почему-то – второй.

Замначальника местного отделения позвонил в дверь. Тишина. Он еще раз повернул рукоятку звонка.

– Кто? – спросил за дверью женский голос.

– Открой, Глущенко, милиция.

– А откуда я знаю, кто вы?

– Это я, Ягунков из отделения.

– Поздно в гости ходите, товарищи милицейские.

– Открывай. – Ягунков ударил ногой в дверь.

– Да сейчас, сейчас.

– Значит, точно народ у нее, карты прячут, – сказал в темноте кто-то из оперативников.

Дверь раскрылась на ширину цепочки. Электричество в квартире горело вполнакала, и за дверной щелью клубился полумрак.

Ягунков осветил лицо фонарем:

– Открывай.

Дверь распахнулась. Данилов вошел в полутемный коридор, освещенный горевшей под потолком двухрожковой люстрой.

Обе лампочки горели вполнакала, и в их ржавом свете тени пришедших причудливо ломались на стене.

– Посторонние в квартире есть, гражданка Глущенко?

– Так, зашли люди в гости да засиделись. Ночных пропусков нет. Вот и ждем до света.

Данилов вошел в комнату. За столом четыре человека мирно пили чай.

– Документы, – по привычке скомандовал он, хотя трое из них были ему совершенно не нужны. Главное, что за столом сидел Разлука.

– Дождешься ты, Глущенко, – гремел в коридоре возмущенный голос Ягункова, – выселим мы тебя.

– За что, товарищ начальник?

– За твои противоправные действия.

Но это был спектакль для гостей. Никуда не выселит Ягунков Милку Глущенко, так как она давала розыску ценнейшие данные, которые помогали раскрывать почти все кражонки на территории отделения.

Но у каждой игры есть свои правила. Поэтому и орал Ягунков на Милку, а она отвечала ему делано плаксивым голосом.

В отделении, куда привезли задержанных, Разлуку сразу же привели к Данилову.

– Слушай меня внимательно, – сказал ему Данилов, – только не лепи горбатого, что ты не был в Грохольском у Прокопа. Я вызову свидетельницу и устрою тебе очняк, а после пущу тебя через 17-ю УК за соучастие, понял?

– Понял.

– Тогда вопрос…

– Погоди, начальник, говорим под протокол или по душе?

– По душе.

– Давай вопрос.

– Где Миша-Вася Прокопов-Терехов?

– На дно лег. От Грека прячется.

– Почему?

– Прокоп узнал, что Грек много золотишка у одного фраера спрятал. Вот Прокоп и учинил разгон.