Удивленный гул голосов встретил ее появление, когда она шла по веранде госпиталя. Она весьма грациозно приподнимала юбки одной рукой, четкое, стаккато ее шагов звучало по цементному полу. Страстное желание горело в глазах, грудь под жакетом цвета вишни высоко вздымалась. Щеки раскраснелись от быстрой езды, а блестящие черные волосы выбились на висках и лбу.

Больные реагировали на нее, как на богиню, восхищаясь ее недоступной красотой. Но она не замечала их, она не чувствовала, как все пожирают ее глазами, и не слышала восхищенного шепота — она увидела Сина.

Он медленно шел к веранде, неуклюже пользуясь палкой, чтобы не так сильно хромать. Син опустил глаза и задумчиво хмурился. У нее перехватило дыхание, когда она увидела, как он изменился. Он казался еще выше от сильной худобы. Никогда раньше она не видела таких впалых щек и такой бледной гладкой кожи с голубым отливом в том месте, где когда-то росла борода. Но она помнила глаза; густые сросшиеся брови, большой нос с горбинкой над чувственным ртом.

У края газона он остановился, широко расставив ноги, сжимая двумя руками палку и опираясь на нее. Потом поднял глаза и увидел Рут. Они стояли не шевелясь. Син, ссутулившись, смотрел на нее. Она стояла в тени веранды, все еще приподняв одной рукой юбки, прижав другую к груди.

Постепенно его плечи распрямились, он встал в полный рост, отбросил палку и открыл объятия.

И она побежала по гладкой зеленой лужайке. В его руки, дрожащие от сильного напряжения.

Обхватив его за талию, прижав лицо к груди, она вдыхала этот мужской запах и чувствовала стальные мускулы. Она знала, что находится в безопасности, и, пока будет так стоять, никто на свете не посмеет обидеть ее.

На склоне плоского холма, возвышавшегося над Питермарицбургом, есть просека среди зарослей австралийской акации. В этом укромном месте даже маленькие робкие голубые козлы пасутся только при дневном свете. В звенящей тишине отчетливо слышны лишь отрывистые звуки проносящихся по дороге внизу вагонов и свистки паровозов.

Бабочка маленьким пятнышком вылетела на просеку, словно нехотя махая крылышками.

— Это к удаче, — тихо сказал Син.

Рут подняла голову с шотландского пледа, на котором они лежали. Бабочка затрепетала крылышками, как веером, радужные пятна солнечного света пронизали крышу из листьев над ними.

— Ой, щекотно, — засмеялась Рут, когда насекомое, похожее на живой цветок, ползало по гладкой и ровной поверхности ее живота. Бабочка доползла до пупка и замерла. Потом крохотный усик уткнулся в блестящие капли влаги, оставшиеся на коже Рут после их любви.

— Она пришла благословить ребенка.

Бабочка обогнула глубокое, изящно выточенное углубление и поспешила вниз.

— Тебе не кажется, что она слегка торопится, и вообще, не благословить ли ей еще и это? — поинтересовалась Рут.

— Кажется, она знает дорогу, — заметил Син. Бабочка решила, что ей надо повернуть на юг, но дорога была заблокирована темными завитками, и, измучившись, она повернула по своим следам на север. Снова окольным путем обошла живот девушки и неуверенно направилась к ложбинке на груди.

— Держи вправо, подружка, — посоветовал Син, но неожиданно насекомое стало карабкаться по округлому склону и наконец с триумфом уселось на остроконечной вершине.

Син наблюдал, как затрепетали крылышки, засияли восточным великолепием на соске, и снова почувствовал возбуждение.

— Рут. — Его голос был снова хриплым. Он повернул девушку к себе, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Улетай, маленькая бабочка. — И Рут смахнула ее с груди.

Позже, после недолго освежающего сна, они сидели на пледе, глядя друг на друга, положив между собой открытую корзинку с едой.

Пока Син открывал вино, она трудилась над приготовлением трапезы, будто священнодействовала в ризнице. Он смотрел, как она режет хлеб, солит его, мажет маслом, потом отвинчивает крышки банок с соевыми бобами, маринованным луком и свеклой. Сердцевина салата-латука хрустела, когда она отрывала листы, укладывала их в миску и украшала.

Лента развязалась, и волосы мягкими черными волнами спадали на мраморные плечи, переливаясь от малейшего движения головы. Тыльной частью руки она откинула их со лба, потом посмотрела на него и улыбнулась.

— Не смотри. У тебя плохие манеры. — Она взяла стакан, который он протянул ей, и пригубила желтого вина. Вернув стакан, продолжала руками разрывать на части жирную куриную грудку.

Демонстративно игнорируя его взгляд, не отрывающийся от ее тела, она запела нежную любовную песню, ту самую, что пела в ночь бури. Потом робко повернулась и нежно посмотрела на него сквозь черную завесу волос.

Рут аккуратно вытерла пальцы о льняную салфетку, подняла стакан с вином и, уткнувшись локтями в колени, слегка наклонясь вперед, не таясь, пристально посмотрела на него.