— Что это, монсье, вы сегодня как будто не так веселы, как обычно? — с улыбкой проговорил король. — Одежда у вас, правда, ярких цветов, но чело омрачено. Надеюсь, что «мадам»и герцог Шартрский здоровы?

— Да, они здоровы, ваше величество, но печальны, как и я, и по той же причине.

— Вот как. А в чем дело?

— Нарушал ли я когда-либо мой долг младшего брата, ваше величество?

— Никогда, Филипп, никогда! — проговорил король, любезно кладя руку на плечо брата. — Вы даете превосходный пример моим подданным.

— Так почему же вы желаете оскорбить меня?

— Филипп!

— Да, государь, повторяю — оскорбить. Мы — королевской крови, как и наши жены. Вы женились на испанской принцессе, я — на баварской. Это было снисхождение, но я все-таки обвенчался с ней. Моя первая жена была английская принцесса. Как можем мы принять в нашу семью, вступавшую в такие союзы, женщину, вдову горбуна-поэта, сочинителя пасквилей, чье имя стало притчей во языцех всей Европы!

Король в изумлении смотрел на брата, но при этих словах удивление сменилось гневом.

— Клянусь честью! — крикнул он. — Клянусь честью, я только что говорил, что вы превосходный брат, но боюсь, что заключение мое было несколько преждевременным. Итак, вы осмеливаетесь идти против дамы, избранной мною в жены?

— Да, государь.

— А на каком основании?

— По праву семейной чести, ваше величество, настолько же касающейся меня, как и вас.

— Неужели же вы до сих пор не уяснили, что в этом государстве я — единственный источник чести, и что всякий, кого почту я, тем самым становится достойным уважения всего общества? Если бы я взял нищую с улицы Пуассоньер, то и тогда смог бы поставить ее на такую высоту, что самые знатные вельможи должны были бы преклоняться перед нею. Разве вы этого не знаете?

— Нет, не знаю! — прокричал брат короля с упрямством слабого человека, выведенного из себя. — Я считаю это оскорблением мне и моей жене.

— Вашей жене? Я очень уважаю Шарлотту-Елизавету Баварскую, но чем она выше женщины, дедушка которой был дорогим другом и товарищем по оружию Генриха Великого? Довольно. Я не унижусь до того, чтоб разговаривать с вами об этом. Уходите и не являйтесь ко мне, пока не научитесь не вмешиваться в мои дела.

— И все же моя жена не будет знаться с ней, — насмешливо проговорил монсье.

Король порывисто бросился к нему; тот повернулся и исчез из комнаты настолько поспешно, насколько позволяли ему неуклюжая походка и высокие каблуки.

Но королю не суждено было испытать покоя в этот день. Если вчера друзья г-жи де Ментенон собирались около нее, то сегодня действовали враги. Брат короля только что исчез, как в комнату поспешно вбежал юноша, богатая одежда которого несла следы дорожной пыли. Это был молодой человек, бледный, с каштановыми волосами, с чертами лица, похожими на короля, за исключением носа, изуродованного еще в детстве. При виде этого юноши лицо короля прояснилось, но снова помрачнело, когда тот, бросившись вперед, упал на колени.

— О, ваше величество, — воскликнул он. — Избавьте нас от этого горя! Избавьте нас от этого унижения. Умоляю вас подумать прежде, чем сделать то, что принесет бесчестие вам и нам.

Король отшатнулся от него и с сердитым видом стал ходить взад и вперед по комнате.

— Это невыносимо! — крикнул он. — Это было дурно со стороны брата, но еще несноснее со стороны моего сына. Вы в заговоре с ним, Людовик. Монсье научил вас сыграть эту роль.

Дофин встал с колен и пристально взглянул на своего разгневанного отца.

— Я не видел дяди, — проговорил он. — Я был в Медоне, когда услыхал эту новость… эту ужасную новость… и сейчас же, вскочив на коня, государь, я поскакал сюда, чтобы умолять вас еще раз все обдумать прежде, чем так унизить наш королевский дом.

— Вы дерзки, Людовик.

— Я не желаю быть таковым, ваше величество. Но вспомните, государь, что моя мать была королева, и было бы очень странно, если бы у меня оказалась мачехой какая-то…

Король поднял руку столь властным жестом, что слова замерли на устах дофина.

— Молчать! — крикнул он. — А не то вы произнесете слово, которое разверзнет бездну между нами. Неужели же я хуже самого ничтожного из моих подданных, имеющего право следовать влечению сердца в личных делах?

— Это не ваше личное дело, государь; все ваши поступки отражаются на вашей семье. Славные подвиги вашего царствования придали новый блеск династии Бурбонов. О, не омрачайте этого блеска, ваше величество. На коленях молю вас!

— Вы рассуждаете, как дурак! — грубо крикнул отец. — Я намерен жениться на очаровательнейшей и добродетельнейшей даме одной из самых старинных и родовитых фамилий Франции, а по-вашему выходит, что я собираюсь сделать что-то унизительное и неслыханное. Что вы имеете против этой дамы?