Но отказаться было бы даже не неправильно — попросту подло. Потому что для них сейчас это важно, они старались. Они гордятся, нельзя лишать людей того, чем они гордятся. А стыдно только тебе. И это только твои проблемы.

Ты запрокинул голову, делая вид, что высматриваешь летуна. Вытерпеть порку было бы проще, нейрохлыст обжигает не так сильно и только снаружи. Мужчина, называется. Защитник, твою же мать!

Когда люди кончились, ты испытал острое облегчение. Не потому, что почти полная норма, может быть, даже на ужин хватит, та самая погрешность в полсотни граммов. Просто люди кончились, и никто тебя больше не видит, вы с соседом последние в очереди на весы.

Вернее, последним оказался как раз сосед…

— А что я, левый, что ли?! — буркнул он зло и смущенно, стряхивая с перчатки последнюю белую горошину.

— Тебе самому теперь может не хватить на ужин, — счел нужным уточнить ты.

— Да и хрен с ним, терпеть не могу перловку! — Сосед криво ухмыльнулся, раздраженный собственным непонятным порывом. Попытался найти разумные оправдания: — Лучше без ужина, чем без сказочки. Ты уж больно трындишь душевно. Даже поверить хочется…

Ты улыбнулся в ответ. Вышло тоже криво — правая сторона лица распухла, стянутая кровавой коркой.

— Хорошо. Будет вам сказка.

— Про капитана, да? — Сосед смотрел жадно и доверчиво.

— Да. Про капитана…

Про капитана. Конечно же, про капитана.

Смелого, доброго, сильного, умного, отважного, честного, порядочного, бескомпромиссного, ответственного, понимающего, отзывчивого, да что там — просто самого лучшего человека всех времен и народов. И про его команду, которая во всем достойна своего капитана. Честную, умную, смелую, добрую… Бросающуюся на помощь не потому, что так им положено по долгу службы, и даже не потому, что это правильно, — они просто не понимают, что можно иначе. И никогда не поймут, сколько бы им не пытались этого объяснить. Команду, которая всегда придет на помощь, даже если ее никто не просит об этом. Которая никогда не бросает своих — да что там своих, она и чужих не бросает! Команду, которая сделает невозможное — если это надо для спасения чьей-то жизни. Команду, которая обязательно победит, потому что иначе быть просто не может, пока возглавляет ее такой капитан.

И не важно, что ты их, по сути, предал, бросил, уйдя с теми, кто показались интереснее. Это неважно — важно, что они никогда не бросают своих. А ты был для них своим, хотя тогда и не дорожил этим, и они не успокоятся, пока не отыщут своего блудного навигатора. Не для того, чтобы отомстить за предательство, нет — чтобы просто убедиться, что с ним все в порядке.

А значит, они обязательно прилетят сюда. И всех спасут. И накажут пиратов. Потому что иначе быть просто не может. Надо только дождаться — и суметь остаться человеком. Хотя бы здесь.

И потому сегодня ты снова будешь рассказывать сказку — хорошую добрую сказку о великолепном капитане и его потрясающей команде. Только о них — и ни о чем другом. И будешь рассказывать завтра. Снова. И снова. Только об этом. И ни слова о том, как ты сам себя вел и кем ты был. И вообще ни о чем кроме, потому что все, что кроме — оно касается только тебя и никому не интересно.

И пусть ты отлично знаешь, что все, тобой сказанное, не совсем правда, а, может быть, даже совсем не правда, но это правильная неправда. Так должно быть.

А значит — так будет.

Однажды, когда мудрый мастер Цинь, постигший все глубины тригонометрии бытия, сидел на пороге своей хижины, к нему пришёл ученик, не освоивший толком ещё даже и арифметики сущего. Мастер Цинь пребывал в безоценочной медитации, слушал шёпот ветра в бамбуковой изгороди и созерцал склоны далёких гор, залитые абрикосовым сиропом заката. Мастер не был счастлив, ибо счастье — категория оценочная, а просветлённые далеки от оценочности любых категорий. Мастер пребывал в покое и позитиве, ибо в безграничной мудрости своей понимал, что плюс куда более округл, самодостаточен и близок к сатори, чем минус.

Ученик был послан мастером к роднику за водой для омовения. Послан утром. Мастер не ждал его, ожидание — путь к утрате покоя, а постигший высшую математику жизни понимает, что подобное рождает подобное и позитив можно вырастить только из позитива, а покой — из покоя, и никак иначе. Мастер знал, что рано или поздно, с водой или без, ученик придёт. Или не придёт.

Ученик пришёл. Без воды, но с горящими глазами и желанием немедленно высказаться.

— О, учитель! — воскликнул он. — Зачем вы дали мне утром тяжеленный кувшин? зачем послали по самой жаре к далёкому роднику? Менее усердный ученик подумал бы, что за водой. Он бы даже её принёс, позабыв ваши мудрые наставления об изначальной неверности всех самых простых решений. Принести воды! Что может быть проще? Ничего! А, значит, этот ответ неверен и вы хотели от меня совершенно иного. Я долго пытался понять глубинный смысл вашего поручения, ведь вы же в своей неизбывной мудрости ничего не делаете просто так. Я весь день просидел на склоне холма, ломая голову над этим вопросом. И достиг понимания! О, учитель! Вы на примере хотели показать мне, неразумному, тщетность любого деяния и благость недеяния, единственного пути к сатори! И это понимание оказалось очень кстати, потому что кувшин я разбил…

Ох и умаялся же мастер Цинь, до глубокой ночи гоняя нерадивого ученика по склонам окрестных холмов и обламывая о бока его выдернутый из изгороди бамбуковый дрын. Хотя, конечно же, это было самым простым решением, а, значит, и неверным. Но мастер был мудр и знал, что кроме высшей математики у бытия есть ещё и арифметика, а по ней минус нерадивости ученика может таки дать положительность просветления, если будет должным образом помножен на минус бамбукового дрына.