– Вы что, за переселение душ? – улыбнулась Софа. – Можно подумать, вы приехали из Швеции для возрождения края.

– Я здешний. Предпочитаю перерождение.

– Вот как… И любите зверя, как ближнего, да?

– Ну, что все люди – скоты, вам здесь любой скажет. А я, вы правы, люблю животных.

– Любезно, – Софе нравились умные. – Хотя то, чем мы будем обедать, ни одна кошка не съест.

Учитывая продолжительность разговора, Софа верила, что кривит душой.

– Ну и у людей есть порывы, – заявил молодой человек. – Вы читали «Метампсихозы у невротических личностей» доктора Каца? К тому же я, видите ли, ещё не протратился. Очень давно вас здесь вижу.

– А я и не жду троллейбуса.

Хотя ему было всего двадцать два, его уже звали Энгель. Папа, как он объяснил, назвал его в честь дедушки из концептуализма. Он действительно был красивый и смахивал на энциклопедию. А книги, считала Софа, хорошо украшают мебель.

В остальном он был сама любезность. На своих добрых намерениях он настаивал больше, чем на своём мнении.

Ко вторнику Софу уже не так расстраивал кризис, и она затемнила себе волосы. Энгель повёз её на Острова, они гуляли на сквозняке мимо слепых бывших дач, устали, проголодались и зашли в бойлерную.

Там был накрытый со скатертью письменный стол, самовар и вино. Семен Кошшак, приятель, предложил им пирог и «Букет Молдавии». Он необычно понравился Софе: у него было мягкое лицо и пронзительно зелёные, ленивые глаза. Ему даже шла слишком ранняя проседь, она делала коротко стриженные волосы красивого, полевого цвета стали.

– Это от страха, – объяснил он. – Когда ты не можешь прийти в ужас, это делают волосы.

– Вы боитесь собак? – подмигнула Софа.

– Почему нет? Никто точно не знает, чего боится. Почему не собак? Гуляю я, знаете ли, и думаю. Помните сказку про обречённого царевича?

– Это египетская, о трёх судьбах? – спросил Энгель. – Ему, кажется, угадали смерть от змеи, крокодила или собаки.

– Потом он женился, змею они вместе убили, и так далее. И вот однажды гуляет он, скажем, по этой Крестовке, и здесь вдруг собака поднимает к нему морду и обращается на хорошем английском: «Я твоя судьба». Тут из воды выскакивает крокодил, и всё обрывается, хотя в комментариях нас уверяют, что всё кончилось хорошо.

– У вас сомнения? – спросила Софа.

– Нет… Но вы не думаете, что с убийством змеи – подвох? Дело в том, что по египетской логике он под конец должен вступить в тяжбу со всеми судьбами. А где змея?

– Это жена, да? – предложила Софа.

– Вы почти правы, девушка. Смотрите сами. Собака следует за ним с детства, крокодил появляется к развязке, а змея выползает…

– Когда они ложатся, – заметил Энгель.

– Браво. У кого тогда было досуга писать сказки? Я понял, что это – дневник принца. Воспитанный на суевериях и расположенный, как восточные люди, к наркотикам, он страдал от ночных кошмаров. Представьте, как крокодил хватает его за ноги, он вскакивает и видит за окном луну в сильном небе, а рядом проснулась его жена. Он, конечно, целует её и обнимает, как говорится, всё её тело. Когда наконец раздается её крик, ему кажется, что он видит в её лице как бы зеркало, а там вместо него – собачья морда. Здесь крик вспыхивает пламенем, и мрак глотает его.

– Чудно, – сказала Софа, искоса поглядывая на Энгеля.

Ей нравилось, что он всегда смотрит прямо. Семён, тот прятал глаза, а когда глядел на неё, то пристально, вызывающе и вместе с тем бессмысленно.

Ночью она курила, ходила по комнате. Её голова начинала кружиться, и ей это не нравилось. Не то чтобы в свои двадцать пять она чувствовала себя старой девой, хотя в этом, конечно, был казус. Ей больше хотелось знать, на сколько частей в любви смешаны, сменяя друг друга, любопытство, пристрастие и интерес. Ведь со временем одно за другим уходит.

Почему, когда она наедине думает о своей любви, остаётся одно ничто?

Утром Энгель ждал на углу под фонарём её башенки. Она любила, что он ненавязчив.

– Ты уже знаешь, чего я хочу?

– У всех бывают минуты практического ясновидения.

Они шли по канавке Таврического сада, из-за деревьев до них доносились колокола, а по пруду перед дворцом бегали собаки.

– Хороший твой друг, – сказала Софа. – Только такой одинокий, что с ним точно не уживёшься.

– Зато друзья, и только они, украшают нас лучше всего. Мне кажется, что без Семёна меня бы просто никто не замечал. Ты об этих причудах с зеркалом? Ну ты перед ним красишься, а Семён видит его везде. Вот и всё. Собак он, правда, называет чертями. Если помнишь, за святым Христофором девушки бегали до тех пор, пока он не вымолил от них псиную морду. В ней мало интима.

– А он сам, знаешь, на кого похож?

Ей было хорошо, что Энгель напоминал ей только самого себя. А он был красивый, со светлыми глазами, прямым бледным лицом и блеклыми кудрями. С ним можно было разговаривать про странное и всё равно спокойно и просто.

– Ты просто французский Бюффон, у которого кто козёл, кто свинья, а кто неприличие что.

– Может, он прав? Чем, по-твоему, человек вообще отличается от животного?

– Эксцентричностью. Он изобретатель, а поэтому имеет самосознание. Вот мой приятель, музыкант, занимался изобретением звука. Он соорудил себе много причудливых инструментов, в которых одинаково удачно использовал струны, пчёл, бубенцы, литавры и женские органы. Лучше всего была труба, перекрученная, как констриктор. Замечательно то, что мундштук мог одинаково быть и глушителем для пистолета. За это он и поплатился. Он долго искал зал с подходящей акустикой. Там он и разрядил себе в рот автоматический револьвер.