– Она согласилась с таким выбором?

– Ну, какие-то дни слез – они все-таки были, были. Тут не надо лукавить. Но знаете, в таком идеальном монашестве, в патериках мы можем читать о том, как люди уходили от своих близких, родных и больше никогда с ними не общались, а я продолжаю это общение. Не знаю, это правильно, неправильно, но в данном случае уйти в монастырь и нанести непоправимый удар для близкого человека – я не вижу в этом ничего христианского. Другое дело, что ты действительно совершенно иначе живешь. Это самостоятельная жизнь, она абсолютно не подчинена правилам и принципам мира сего, в том числе семейным отношениям, и в том числе сыновне-материнским отношениям. Хотя, общаясь с мамой, я прошу ее как маму благословить, она меня просит благословить как священника. Сначала я ее благословляю как священник, а потом я прошу у мамы благословения.

– А сам постриг вы помните? Он стал действительно таким событием в вашей жизни, который ее разделил на «до» и «после»?

– Да. Я почувствовал, что произошел вот этот водораздел. Знаете, это было сопряжено, конечно же, с облачением в монашескую рясу, надеванием клобука. И вдруг в какой-то момент было ощущение, что ты как бы выныриваешь из какой-то воды на поверхность и к кому-то кто-то обращается неизвестным тебе до этого именем. Ну, то есть ты его слышал, но почему к тебе оно обращено? Это было очень удивительно. И когда митрополит, совершавший постриг, обращается к тебе «Геннадий»: «Постригает власы брат наш Геннадий», – и ты понимаешь, что он к тебе обращается, но кто этот Геннадий? Я его еще не знаю, наверное, предстоит еще с ним познакомиться. Хотя, мне кажется, одна из важнейших вещей, которые человек должен сделать в своей жизни – у человека должна произойти встреча с самим собой, увидеть себя подлинным, какой ты есть сейчас, на самом деле. Вот это был тоже такой момент истины. Это встреча с тем, кого именуют новым именем. Кто он? И у меня, конечно, было ощущение, что как будто действительно отсеклось все предыдущее.

Конец ознакомительного фрагмента.