Шрифт:
— Спасибо, — сказала она себе под нос.
Я вышел и направился к Дену.
— Привет, че у нас? — спросил я и протянул ему руку.
— Здарова, химия, — ответил Денис и пожал мне руку.
Первые пол урока мы с Деном ржали, на нас то и дело поглядывал учитель, потом он занимался с ребятами отдельно, мы же решили поспать и легли на парту головами. Я еще в начале урока заметил, что кариглазка замерзла, потому что ее кожа то и дело покрывалась мурашками, а руки дрожали. Господи, ну что за бестолочь! На перемене я снял свою толстовку и подошел к ней, накинул на плечи, она испуганно подняла глаза и посмотрела на меня.
— Одевайся теплее! — буркнул я. Так хотелось постучать по ее глупой головке кулаком, но я не стал.
— Спасибо, не нужно, — сказала она и сняла мою куртку, блин да она еще и выделывается.
— Нет, надо, — быстро сказал я и застегнул на ней толстовку так, чтоб она не могла ее растегнуть, она такая маленькая, что моя одежда висит на ней как на вешалке, но смотрится очень мило. Ее щечки сразу покраснели.
— Спасибо еще раз, — улыбнулась мне и посмотрела на мои руки, покрытые тату, — а ты не замерзнешь?
— Я нет, а вот если ты будешь ходить раздетая, то я расскажу твоей маме и буду каждый день сам тебя собирать в школу, поняла!? — как можно серьезнее сказал я, но мне почему-то хотелось засмеяться. И я щелкнул ее по носику.
— Нет не поняла! — съязвила она и гордо показала мне язык. Какая же она все таки еще маленькая
— Ну ну, садись и не умничай. — Ха да я победил и ушел за свою парту, начал повторять стихотворение, потому что оно было длинное и я постоянно сбивался в одном и том же месте. Кариглазка немного посидела спокойно, а потом решила свои маленькие ручонки высунуть из рукавов и получалось это неуклюже. Моя толстовка оказалась ей настолько большая, что на рукавах оказались большие складки, прежде, чем выглянули ее ладошки.
Прозвенел звонок и все зашли в класс. Я даже не обратил внимание, что со мной кто-то сел. Пока учитель спрашивал ребят я старался не сбиваться и тут я услышал:
— Максимова Настя. — сказал учитель и она вышла к доске.
Я проводил ее взглядом, рассмастривая с ног до головы, такие маленькие ножки, моя толстовка доходит ей до середины бедра и ее красивую попу из-за этого не видно, хотя я насмотрелся на нее на репетициях, потому что она одевает лосины и мою футболку, которая ей тоже длинная, но все же я успеваю замечать. Она повернулась и встретилась с моим взглядом. Щеки сразу порозовели и она отвернулась к окну:
— Я к вам пишу — чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.
Но вы, к моей несчастной доле
Хоть каплю жалости храня,
Вы не оставите меня.
Сначала я молчать хотела;
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Все думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Но, говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне всё вам скучно,
А мы… ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья.
Души неопытной волненья
Смирив со временем (как знать?),
По сердцу я нашла бы друга,
Была бы верная супруга
И добродетельная мать. — я почему-то представил ее своей женой и представил наших детей, мальчика и девочку.
— Молодец, садись 5,-я даде не сомневался за ее оценку, потому что она рассказала прекрасно. Я смотрел на нее пока меня не прервал голос учителя.
— Орлов Саша, — сказал он. Черт я до сих пор запинался в одном месте.
Я вышел к доске и посмотрел на кариглазку, она смотрела на меня, я повернул голову к окну и начал:
— Предвижу всё: вас оскорбит
Печальной тайны объясненье.
Какое горькое презренье
Ваш гордый взгляд изобразит!
Чего хочу? с какою целью
Открою душу вам свою?
Какому злобному веселью,
Быть может, повод подаю!
Случайно вас когда-то встретя,
В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел:
Привычке милой не дал ходу;
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел.
Еще одно нас разлучило…
Несчастной жертвой Ленский пал…
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал;
Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой