Но она понимала, что стоит ей только попытаться сунуться за дверь, она получит пулю в лоб. На этот счет в профилактории под названием Бахкирутан были особые и совершенно неоднозначные предписания, с которыми ее ознакомили еще при поступлении.

Она провела рукой по лицу. Так и есть, лицо распухло. Однако она не чувствовала на нем ран, это значит, что били прицельно, только чтобы появились гематомы. Значит, у нее еще есть шанс получить назад свое лицо без тонны пластических операций, если она, конечно, отсюда выберется. Надо же, кому-то не безразлична ее внешность! «Как это трогательно», – саркастически подумала она.

Но что происходит с ее правой рукой? Она попробовала согнуть пальцы. Пальцы гнулись, но реакция явно запаздывала. То есть, с такой скоростью работать рукой мог только столетний старик, но не она!

Черт! Эта гадина повредила ей руку! Говорят, то, чего ты больше всего на свете боишься, обязательно с тобой произойдет. Больше всего на свете она ненавидела и боялась лжи и предательства. И как по заказу, ее предал собственный брат. Да так, что эхо этого предательства преследует ее даже из его могилы.

Но еще больше она боялась, что что-то может случиться с ее руками. Тогда она не сможет играть ни на гитаре, ни на фортепиано, ни…

Она тут же себя одернула. Какая, черт возьми, разница, сможет ли она играть на фортепиано, если ей уготована смертельная инъекция. Кому, интересно, и, главное, что она собиралась играть?!

Она злилась и ненавидела себя в этот момент. В ту минуту, когда думать нужно только о том, чтобы хоть как-то остаться в живых, использовать своей единственный и последний шанс, она думала о том, что рука не двигается так, как надо! Как это на нее похоже. Когда были изуродованы ноги, единственное, что ее волновало, так это то, что они некрасиво смотрятся под колготками, потому и не носила юбок. Ну и дура же она!

Через неделю прямо посреди ночи в палату вошли двое и внесли на носилках какое-то тело. Амира сразу поняла, что человек на носилках был мертв. Их слишком долго учили определять это, чтобы она могла неправильно понять особо характерную бледность кожи и отсутствие хоть каких-то мышечных фиксаций, как у тряпичной куклы.

Интересно, если бы тот полицейский, доставший ее из котлована, руководствовался тем же самым обучением, лежала ли бы она сейчас здесь? Насколько ей известно, она была уже холодной, полумертвой, и лишь небезызвестная полицейская подозрительность да внимание к деталям спасли ее тогда.

 Но сейчас не было времени на раздумья. Амира молча, хоть и не без труда, поднялась с кровати.

Тело переложили с носилок в то место, где только что лежала она. Амира, превозмогая чувство брезгливости и страха, медленно легла на носилки. У выхода из палаты ей быстро бросили какую-то пижаму и одеяло и велели переодеться.

Это было не так-то просто сделать, сил после голодовки практически не осталось, но она карабкалась, как могла. Она понимала, что если все пойдет гладко, скоро ее мучения закончатся, при этом сама она останется в живых. Так ей сообщало таинственное письмо.

Переодевшись, она отдала свою пижаму сопровождавшему ее человеку, который тут же уложил ее в пакет.

Наконец, наступил долгожданный час икс. В лазарете ее завернули в полосатый матрац, матрац положили в какой-то мешок и все это бросили в огромный контейнер вместе с другими матрацами и мешками.

Как можно было догадаться, матрацы эти были списаны, контейнер поставят в грузовик, и все это добро поедет на мусоросжигательный завод. Хотелось бы, чтобы ее вытащили из этого лоскутного крематория и вытащили вовремя.

Она задыхалась. Казалось, проведи она в этом матраце еще хотя бы один лишний час, и смертельная инъекция ей больше не понадобится, она околеет и так. Вонь была просто нестерпимой.

Нужно бы как-то заснуть. Но как это сделать, когда ты и на шелковых-то простынях в своем доме ворочаешься по полночи, как неприкаянная?

 Амира вспомнила, как когда-то давно в гарнизоне ее учили специальной мантре, которая помогала ей заснуть. Четок с собой не было, поэтому она начала считать на костяшках пальцев. Правая рука ее не радовала совсем, потому, что за то время, пока она дотягивалась до пальцев левой руки, можно было бы родить, наверное.

Через некоторое время она ощутила какой-то толчок и вдруг обнаружила, что лежит уже не в насквозь пропахшем человеческими экскрементами матраце и даже не на каменном полу, а на вполне вменяемой кровати, хотя и довольно скромной.

Она была все еще в той самой пижаме, которую ей дали в палате. Ее мутило. Она не понимала, как оказалась здесь и попыталась вспомнить цепочку последних событий. Вот она пытается заснуть, читая мантру в уме, а потом почему-то ничего не помнит.

Через некоторое время, по мере того, как ее сознание начало приходить в форму, она поняла, что матрац был пропитан специальным составом, наподобие хлороформа или чего-то подобного, чтобы «пациент» отключился и не наделал ненужного шума при перевозке.