Дальше в письме Пинкус рассказывал, что влюбился в молодую женщину по имени Дина, которая бросила его из-за его «полигамной натуры». Но он не грустил: «Я в нее больше не влюблен, и она в меня тоже. Мы оба этому рады».

Пинкус считал, что секс прекрасен и в нем проявляется любовь, но не был так одержим, как Сэнгер. Он не помещал секс в центр своей вселенной и не собирался свою карьеру сводить к нему: для этого он был чересчур честолюбив. В Корнелле он выбрал своей специальностью агрономию, более точно, ее подраздел – помологию, или выращивание фруктов. Все время учебы он ради заработка работал посудомойщиком и официантом. У отца работы не было, и Гуди приходилось считать каждый цент, частенько добираясь к семье на каникулы автостопом вместо поезда. Оценки у него не были выдающимися – четверки чаще пятерок, – и как-то раз его обвинили в списывании на экзамене, но после расследования обвинение сняли.

Однако оценки были для него не главным. Пинкуса увлекала поэзия, он писал любовные стихи или пьесы, стал сооснователем литературного журнала. Он считал себя великим романтиком, но при этом очень любил мамочку и очень старался ей угодить.

У мамы Гуди было шестеро детей, пятеро мальчиков и девочка, каждый умен и упорен. Лиззи была уверенной в себе умной женщиной, ожидавшей от своих детей великих достижений – и не устававшей им это повторять. «Все мои мысли и чувства были безоговорочно отданы тем, кто мне дорог, и счастье их было единственной наградой, которую я просила, – писала она в воспоминаниях. – И так я жила всегда – надеясь, молясь, служа, любя, – потому что только сильные свободны».

Как-то летом, когда отец снова остался без работы, Гуди написал матери, что думает отложить образование и вместо того найти работу для заработка. В недатированном письме он четко изложил все за и против, явно ища одобрения матери любому своему решению. «Мама! – писал он. – Есть мечты, исполнения которых мы дожидаемся долго. Если слишком откладывать, они теряют жизнеспособность – как подземный ключ, что напрасно ищет выхода и пересыхает у самого истока, не в силах выплеснуть наружу свою свежесть». Далее он цитировал стихотворение Лонгфелло «Деревенский кузнец» и продолжал: «Успешный человек – для меня это не тот, кто стал богатым, и даже не тот, кто сделал себе громкое имя. Слава – еще не успех. Успешный человек – тот, кто проходит через “и труд, и радость, и печаль” [23] с чистой совестью и открытым сердцем».

Как-то раз в свой выпускной год Пинкус приехал домой – семья опять переехала, на сей раз в Вайнленд, штат Нью-Джерси, – и нашел там нового обитателя: восхитительную молодую женщину, маленькую, темноволосую, с карими глазами и выдающейся горбинкой на выдающемся носу. Ее звали Элизабет Ноткин. Разорвав помолвку со студентом-медиком в Монреале, Лиззи (так называли ее окружающие) переехала в Соединенные Штаты, чтобы стать социальным работником в Национальном совете еврейских женщин. На время обучения она поселилась у Пинкусов.

Сыновья Пинкусов никогда не видели никого похожего на Лиззи, кто ругался бы, пил и непрерывно курил сигареты «Филип Моррис». Она держалась с заносчивой самоуверенностью нью-йоркской интеллектуалки, а не дочери владельца монреальской матрасной фабрики.

Одна дальняя родственница вспоминала, как при встрече с Лиззи небрежно поздоровалась:

– Привет, Лиззи, что делаешь?

– Член отращиваю, – ответила Лиззи с каменной мордой своим низким сиплым голосоми и затянулась сигаретой.

Молодые Пинкусы в нее влюбились.

Гуди было всего двадцать – он собирался в Гарвард, учиться на биолога, – когда он познакомился с этой красивой нахалкой. Лиззи была на четыре года старше, и сперва отнеслась к нему как к ребенку: спрашивала, кем он хочет стать, когда выучится.

Но Гуди, который охотно принимал любой вызов, затюкать было непросто.

– Я – сексолог, – сказал он.

Именно так: сексолог, а не будущий сексолог. Шел тысяча девятьсот двадцать третий год; ни о какой сексологии еще никто ничего не слышал. Это не имело значения. Он завладел ее вниманием. В следующем году, когда Лиззи приехала к Гуди в Гарвард, они отправились к судье и поженились, не сообщив родным.

Грегори Пинкус не был, конечно, сексологом, хотя он начинал читать и изучать работы Хэвлока Эллиса и Рихарда фон Крафт-Эбинга – немецкого нейропсихиатра, который в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году опубликовал прорывное исследование сексуальных аберраций. Гарвард, по замечанию историка Ричарда Нортона Смита, считался «эпицентром американского образования», местом, где собралось непропорционально много самых умных людей мира, не только занимавшихся развитием собственного ума, но порождающих идеи и планы, которым предстояло изменить мир. Дипломную работу Пинкус писал в гарвардском Институте прикладной биологии Басси, основанном в тысяча восемьсот семьдесят первом году как университетский «сельскохозяйственный колледж», но реформированном и выросшем в ведущий национальный центр агрономической науки. Пинкус, хотя и надеялся быть среди тех, кто изменит мир, начал не особенно многообещающе: в первый год в Кембридже получал только четверки и тройки. В лаборатории он попал под влияние Уильяма Касла, ведущего специалист по генетике млекопитающих, и написал диссертацию о наследовании раскраски меха у крыс.

После свадьбы в суде Пинкус из-за занятости и бедности даже не думал искать себе дом и вить гнездо, так что Лиззи въехала в тесную кембриджскую квартиру, которую Гуди делил со своим братом Бернардом (сокращенно Бан) и школьным другом Леоном Лифшицем, учившимся на юриста. От таких жилищных условий мать Гуди была в ужасе, но ее вообще приводило в ужас едва ли не все, связанное с новой невесткой. Гуди, Бан и Лифшиц вместе открыли на Гарвард-сквер книжный магазин под названием «Альков». Лиззи работала там на полставки, но недолго. Скоро она – как большинство новобрачных ее поколения – была беременна своим первым ребенком.