В двадцать два года она встретила на танцевальном вечере на работе симпатичного молодого художника и архитектора по имени Уильям Сэнгер, сына немецко-еврейских эмигрантов. Начало их романа она описала в манере, выдающей неоднозначное отношение к ухаживанию и браку: «Как-то, когда мы гуляли, он рассеянно потрогал какие-то стебли на каменной стене, а потом теми же руками взял меня за лицо, чтобы поцеловать. Наутро я с ужасом увидела у себя на лице четыре следа от пальцев, покрытые волдырями от ядовитого плюща… Проболела я два месяца». Но она выздоровела; они полюбили друг друга, и хотя Мэгги считала, что брак «сродни самоубийству», поженились и поселились в Гастингсе-на-Гудзоне в графстве Уэстчестер, Нью-Йорк. Скоро появились дети, два мальчика и девочка. Сэнгер, что не удивительно, не обрела блаженства ни в пригороде, ни в браке. В тысяча девятьсот двенадцатом году семья переехала в Нью-Йорк, и Маргарет нашла место, более подходящее ее бунтарской душе: Гринвич-Виллидж.

Виллидж был нашпигован радикалами и изгоями. В барах сидели вперемежку портовые грузчики и поэты. Покровительница искусств и общественная деятельница Мэйбл Додж собирала в салоне гостей, которых описывала так: «социалисты, профсоюзные деятели, анархисты, суфражистки, поэты, общественники, юристы, убийцы… газетчики, художники, современные художники». Именно в Виллидже Сэнгер познакомилась со знаменитым лидером социалистов Юджином Дебсом и деятельницей феминистского движения Эммой Голдман, ставшей для нее наставницей. Здесь она слышала, как Большой Билл Хейвуд рассуждает об «Индустриальных рабочих мира» [14] , как Уолтер Липпман [15] делится мыслями о Фрейде. Некоторые радикалы, в большой степени под влиянием Фрейда, призывали женщин бороться не только за право голоса. Они хотели полностью изменить ценности и отношение к роли женщины в обществе. Они хотели сделать сексуальную свободу частью широких социальных реформ. Они хотели, чтобы матерями становились по свободной воле. Сэнгер пошла еще дальше: она считала, что секс должен стать центром любых реформ.

«Я люблю, когда меня уносят чувства, – писала она в дневнике в тысяча девятьсот четырнадцатом году. – Как дерево качается под напором переменчивого ветра, твердо держась корнями». Сэнгер желала, чтобы у женщин было больше самостоятельности – и в постели, и в обществе. Она хотела, чтобы секс был для них средством самовыражения и элементом идентичности. Страна еще не видела защитника сексуальных удовольствий, который выражался бы так открыто.

«Как будто силы этого мира избрали ее голосом нового евангелия: понимания, что секс – не только средство зачатия, но что соединение тел ценно само по себе, – говорила Мэйбл Додж. – Она первая из всех известных мне открытых и пылких пропагандистов плотской радости».

Сэнгер обучалась в этой школе радикальной мысли, работая в «Надомной службе медсестер Лиллиан Уолд» – это была группа сестер, которых Дом социального призрения [16] на Генри-стрит отправлял на помощь живущим в нищете женщинам. Часто в порядке этой помощи приходилось принимать роды. Условия жизни этих женщин были, по ее словам, «почти неимоверными». «Мне казалось, – писала она, – будто я дышу другим воздухом, в другой стране и в другом мире». В то время за Четырнадцатой улицей к востоку от Бродвея в тесноте и скученности жили более шестисот тысяч человек. Были районы Новый Израиль, Маленькая Италия, Адова Кухня, Чертов Шестой – все битком набиты бедными иммигрантами. В тысяча девятьсот десятом году в одном совершенно обычном доме на Орчард-стрит, 94, шестьдесят шесть человек жили в восьми квартирах, каждая примерно по сорок три квадратных метра. Между тысяча восемьсот девяностым и тысяча девятьсот десятым годом население Манхэттена выросло на шестьдесят два процента – с 1,4 миллиона до 2,3 миллиона. Мощную волну иммиграции возглавляли русские евреи и итальянцы. Сэнгер была ошеломлена нищетой и несчастьями: детские болезни, грязь, недоедание, свирепый туберкулез – и женщины, понятия не имеющие о физиологии собственного тела, постоянный риск беременности и венерических заболеваний.

«Несчастные, бледные, забитые жены, – писала она подруге. – Мужчины бьют их, они съеживаются под ударами, потом зачинают-рожают очередного ребенка – грязного и запущенного – и снова прислуживают мужчине». Она видела смерть женщин от истощения таким количеством родов в таких ужасных условиях, или от примитивных предохранительных средств, приводящих к инфекции, или от халтурной работы мясника-абортмахера.

В двадцатых годах Департамент здравоохранения штата Нью-Йорк выпустил циркуляр, предупреждающий женщин, что слишком частые беременности опасны и предрасполагают мать к туберкулезу. Однако тот же департамент препятствовал женщинам узнавать, как предотвратить беременность. По оценкам врачей, одна треть всех беременностей в Соединенных Штатах в то время заканчивалась абортом. Сэнгер видела несчастных, которые в попытках прервать беременность «применяли раствор скипидара, скатывались с лестницы… засовывали в матку ветки вяза, иглы для вязания или обувные крючки», – и находила точку приложения для своей ярости.

Она рассказывала одну особенно тяжелую историю о смерти женщины по имени Сэди Сакс. Врач предупреждал ее, что следующая беременность может стать фатальной, но его единственный совет был спать на крыше, подальше от мужа. Она снова забеременела и умерла после неудачного аборта. Сэнгер говорила, что эта смерть более всего прочего привела ее к убеждению, что женщины должны иметь право на контрацепцию. «Я бросаюсь в бой, – писала она. – Я буду орать на площадях, я расскажу всему миру… я заставлю себя услышать». В тринадцатом году она написала серию из двенадцати статей о сексе и продолжении рода для радикальной газеты «Колл». Заглавие статей было самым простым: «Что должна знать каждая девушка».

Заступаясь за женщин, которым приходилось рожать и растить больше детей, чем позволяли им силы, к своим собственным детям Сэнгер была странным образом безразлична. Забеременела она через полгода после свадьбы. В это время она болела туберкулезом, и так как беременность обострила течение болезни, ей пришлось поехать в известный санаторий «Трюдо» на озере Саранак, штат Нью-Йорк. Родив в тысяча девятьсот третьем году своего первого сына, Стюарта, Сэнгер провалилась в жестокую депрессию. До появления второго сына, Гранта, оставалось пять лет. Через двенадцать месяцев после Гранта родилась дочь Маргарет. Боясь, что дети заразятся от нее туберкулезом, Сэнгер нанимала для ухода за ними нянек. Как писала биограф Сэнгер Эллен Чеслер, мелкие дрязги детей легко выводили ее из себя, и она держала их на «предсказуемой дистанции». Когда Гранту исполнилось десять, его отправили учиться в пансион. В одном из писем он спрашивал мать, можно ли вернуться домой на День благодарения, как собирались сделать все его одноклассники. Сэнгер написала в ответ: да, пусть приезжает – горничная будет дома и приготовит ему ужин.

Сэнгер сознательно отказалась от мысли полностью посвятить себя материнству. Она решила, что ее работа важнее всего прочего и ничто не должно ей мешать, и ни разу об этом решении вслух не сожалела. К тому времени как она стала матерью и всерьез занялась общественной деятельностью, экспериментально устанавливая границы собственной независимости, американские женщины приобрели некую степень власти над сексом и деторождением в браке – хотя в тех жилищах, где так много времени проводила Сэнгер, это вряд ли было заметно. Этот сдвиг баланса власти был настолько тонок, что многие женщины не успели его заметить. В девятнадцатом веке девяносто процентов женщин были замужем и девяносто пять не работали, если не считать работой ведение домашнего хозяйства. На исходе века произошло очень важное для женщин изменение: рождаемость уменьшилась наполовину (среднее количество детей, рождавшихся у белых женщин, упало с 7,04 в тысяча восьмисотом году до 3,56 в тысяча девятисотом).