Хагвул. Последний вольный город в мире, поглощённом двумя Великими Империями. Из года в год он покупает свою свободу, продавая обоим гегемонам революционные технологии и уникальное топливо, рецепт которого известен только мастерам из Университета Хагвула. Но империи никогда не любили зависеть от чужой воли.
Молодая женщина-археолог, Юдей Морав, недовольная своим положением, сталкивается с неведомым, и узнает правду о нависшей над городом угрозе. И она куда страшнее возможной аннексии со стороны Великих Империй.
Глава 1
Тусклый свет осеннего хагвульского солнца проникает сквозь неплотно задёрнутый тюль и располагается на кровати. Хищно взбирается на холм одеяла и впивается в тёмные кудри, рассыпанные по подушке. Нисколько не стесняясь, свет льнёт к тонким векам как юный влюблённый.
Женщина хмурится, издаёт долгий протяжный стон, поворачивается на правый бок и открывает глаза.
Большое окно, выходящее на оживлённую по выходным, но сейчас, в будни, вымершую улицу, кровать с издевательски мягким матрацем и толстым одеялом, махина шкафа-великана и блестящее отражениями трюмо.
«Опять зеркало запылилось», — думает женщина, всё ещё не двигаясь. Она вроде и высунула ногу за пределы одеяла, но тут же возвращает её в благословенное тепло. Вчера город согревало лето, но уже сегодня, с первым днём осени, Хагвул остывает и впускает на улицы все западные ветра разом.
«Пора вставать», — думает хозяйка комнаты, но внутри ничего не отзывается на эту вялую, но своевременную мысль.
— Юдей, завтрак через пятнадцать минут! — кричит соседка и по-свойски бесцеремонно стучит в дверь. Юдей вздрагивает, улыбается и медленно вылезает из-под одеяла. Домашние тапочки оставлены у трюмо загодя, чтобы холод остывшего за ночь паркета встряской прошёл через пятки по всему тему. Юдей в миг пересекает комнату, обувается и смотрит в зеркало. Волосы спутаны в один большой колтун, круги под глазами. Зевнув, Юдей накидывает халат и выходит в гостиную.
Дверь в комнату соседки распахнута настежь, оттуда ощутимо поддувает и мурашки, высадившиеся на руках, бросаются в атаку на спину и бёдра. Света нет, потому комната кажется сотканной из разных оттенков серого. С кухни тянет сладким молочным запахом, смешанным с горьким ароматом кофе. В животе урчит.
Притворившись сомнамбулой, Юдей вплывает в кухню и облокачивается на низенькую, коренастую соседку.
— Кашива, я никуда не пойду. Уволюсь к чертям из Университета, устроюсь в какой-нибудь кабачок…
— Мыться, быстро! — Кашива продолжает помешивать кашу в кастрюльке. Юдей притворно хнычет и пытается занять табурет, но соседка притягивает его к себе ногой и усаживается сама.
— Чудовище, — изрекает Юдей и плетётся в ванную.
Лампочка включается не сразу. Генератор барахлит уже неделю, консьерж обещал вызвать техника, да что там, Юдей или Кашива могли и сами заглянуть в крыло инженеров Университета и попросить кого-нибудь забежать, взглянуть, что к чему, но всё не складывалось. Тяжело вздохнув, Юдей поворачивает кран и в раковину бьёт тугая струя ледяной воды. Зубная щётка глухо стучит по стенкам стакана, ныряет в баночку с «Особым мятным» зубным порошком, и принимается за дело. Юдей ненавидит этот вкус, пропитывающий язык насквозь, но, во-первых, он делает дыхание свежим чуть ли не на весь день, а во-вторых, помогает справиться с утренней маетой.
Свет моргает и гаснет. Недовольно рыкнув, Юдей тянется к двери, в поисках щеколды. Темноты она не боится, но пальцы всё никак не натыкаются на язычок задвижки и от этого сердце начинает биться всё быстрее, а в голову лезут непрошенные мысли.
— Кашива! — кричит Юдей. На миг ей кажется, что вода шумит как-то по особенному, будто сталкивается не с вогнутым дном керамической раковины, но ухает в пустоту и разбивается о настоящие камни. Обернувшись, она вглядывается в черноту и вдруг, в кромешной тьме, мелькает багряный отсвет крошечного огонька.
Первый крик соседки Кашива не слышит вовсе, а второй, короткий и громкий, доносится будто не из смежной с кухней ванной комнаты, а из соседнего дома. Резко вскинув голову, словно дикое животное, Кашива прислушивается. Гул воды в трубах, бульканье в кастрюльке и турке.
Юдей бьёт в дверь кулаком.
«Да где эта толстуха?!» — думает она, делая вид, что не замечает подступающей паники. Багряный огонёк пропадает, она барахтается во мраке и предчувствует свой конец, как будто силы вот-вот покинут её и она опуститься на дно не ясно откуда возникшей пространственной впадины. Ощущения от прикосновения к холодному полотну двери, ручке и ледяному полу хоть как-то ориентируют её в темноте. Юдей ощущает чьё-то присутствие, а сразу за ним странное сочетание запахов: резкий и агрессивный дух раскалённого металла пополам со сладковатым душком сладкого полевого мёда. Внутри что-то булькает, к горлу подступает, но Юдей сдерживается и бьёт по двери ещё раз.
Лампочка мигает и зажигается.
Ванная комната не изменилась: слегка потёртая, будто уставшая плитка на полу и стенах, потолок в жёлтых пятнах, тяжёлое пузо раковины с несуразным краном «под медь», зеркало в массивной рассохшейся раме.
— Юдей! — кричит Кашива. — Ты скоро?
«Она меня не слышала?», — думает Юдей, возвращаясь к раковине. Она напряжённо вглядывается в отражение, но видит только своего двойника и привычный интерьер. Ни намёка на недавний багряный огонёк.
«Может, ещё не проснулась?»
Вязкая белая слюна скользит из кончика рта, ползёт по подбородку. Резким движением Юдей стирает её, умывает лицо и смотрит в зрачки своего отражения. В висках всё ещё стучит.
— Юдей, у меня всё готово!
— Сейчас, — отвечает Юдей. — Ополоснусь и выйду. Пять минут.
Лейка душа надсадно кашляет, прежде чем выдать порцию застоявшейся в трубах воды. Обычно Юдей вздрагивает, ругается сквозь зубы и моется под холодной, чтобы окончательно проснуться. Но сегодня, подставив спину, сжав в руках брусок розового мыла, она заново переживает недавний фантом и не замечает температуры воды.