Как попал Артур в училище – загадка. Он был начисто лишен понимания простых человеческих чувств, не говоря о сострадании. Полуграмотный, малокультурный человек, он не мог, а скорее не желал понять нас – что мы тоже люди, к тому же молодые, и можем любить, радоваться, шутить, смеяться, иметь какие-то личные интересы. Все это было для него не просто глубоко безразлично, но вызывало злобное раздражение.

Один из курсантов на вечере, посвященном Дню Красной Армии, познакомился в клубе с девушкой и проводил ее до дома. Несколько раз он просил об увольнительной. Безрезультатно. Помог случай. Как оказалось, мы несли караульную службу недалеко отулицы, где жила девушка, и однажды отпустили влюбленного караульного на один час. Но кто-то донес, и мстительный взводный отправил парня на гауптвахту. (Мне тоже как-то пришлось отсидеть там три дня за поломку лыж.)

К слову. Как же донимали нас ночные караулы! Обычно мы охраняли армейские вещевые склады, расположенные в заброшенных церквах. Караульная служба не освобождала от учебы, поэтому целый день потом ты клевал носом. Я как-то не выдержал, легонько вздремнул на занятии, и тут же сон утомленного солдата был потревожен, – схлопотал от Артура наряд вне очереди.

С первой же встречи взвод невзлюбил командира, а он – нас. С утра до вечера он муштровал нас, не делая никаких скидок на юность, неопытность, неприспособленность к казарме. Командир, как мы понимали, – это прежде всего наставник, старший по званию товарищ, которому верят, которого уважают, за которым готовы идти в бой. Лейтенант же был твердо убежден, что между командиром и курсантом не существует никаких внеуставных, человеческих отношений. Его никогда не посещала простая мысль, что своим хамством, топорными выходками, грубостью, граничащей с издевательством, он унижает курсантов, подавляет в нас личность.

Однажды, не заметив приближения лейтенанта, я не отдал ему честь. Он немедленно приказал мне лечь на обледенелую землю и заставил ползти по-пластунски двести метров. Подобные шутки этот дикарь проделывал не только со мной. Но я на следующий день захворал. К вечеру стало совсем худо, и я попросил разрешения сходить в санчасть. Лейтенант взглянул на меня своими рыбьими глазами и отказал, мало того, еще прочел целую лекцию:

– Как ты собираешься воевать? Бегать с передовой в медсанбат всякий раз, когда заболит пальчик? Выпей стакан холодной воды с солью, и болячка пройдет. Ты солдат или баба?!

Утром я не вышел на зарядку и отказался от завтрака, залег на койку, решил: будь что будет! Шурка принес из столовой кружку горячего чая. Советовал начхать на Артура, обратиться к ротному, тот разрешит.

Командир роты старший лейтенант Ковальчук, кадровый военный, был человек совсем иного склада и более мягким, уважительным к нашему брату. У него для каждого хватало времени и человечности. Он часто приходил в казарму, проверял, как мы усваиваем военное дело, интересовался, пишем ли мы родным, какие вести приходят из дома. Звали его Юрий Сергеевич. Он проводил с нами занятия по тактике. Не ограничиваясь учебным материалом, он насыщал лекции конкретными примерами из опыта Гражданской войны – анализировал успехи и неудачи Красной Армии. В училище он попал с Дальнего Востока, где воевал на Халхин-Голе и был награжден орденом Красной Звезды. Этот орден он всегда носил на положенном месте гимнастерки – видно было, как он гордится наградой.

Сегодня, думая о тех занятиях по тактике, понимаешь, насколько они были примитивны. Лекции не касались опыта текущей войны – ни анализа неудач сорок первого, ни характеристики действий противника, ни разбора успешного контрнаступления под Москвой. Занятия проходили интересно, но в голове после них оставалась пустота – это были популярные рассказы о том о сем и ни о чем. А я, будущий командир, желал четко знать, как мне, командиру взвода, а может, и роты, действовать в бою, в поле, на марше, в городе; как командовать и вести себя с солдатами; как взаимодействует пехота с танками, артиллерией, как работать со связью; я хотел знать особенности противника – каким оружием он владеет, какими методами и средствами с ним лучше всего бороться. После разгрома немцев под Москвой наверху даже не сообразили прислать захваченную немецкую технику в училище для изучения.

Когда Ковальчук днем зашел в казарму и застал меня лежащим на койке в неположенное время, он сразу поинтересовался, в чем дело. Я объяснил и попросил разрешения сходить в санчасть. Он позволил, но посоветовал долго не залеживаться.

Почти пять дней я пробыл в санчасти. Когда вернулся в казарму и доложил взводному о прибытии, он набросился на меня с грубой бранью, с презрением назвал «хлюпиком» и лишил двух свободных часов, не имея на то права.

После этого милого разговорчика ко мне подошел Юрка:

– Научись управлять собой, не позволяй скотине придираться к тебе.

– Да уж, легче всего давать советы! А как это сделать?!

– Знаешь, если лейтенант прикажет ползти – я поползу. Если прикажет стрелять – буду стрелять. Но я не мыслю стать таким, как он. Да и солдаты на передовой терпеть подобного кретина не станут ни одного часа. В этом я уверен.

Любимцем взвода стал Димка Окунев – он отомстил лейтенанту за нас всех!

Кто-то называл Димку «придурком», кто-то «циркачом». Изменить стиль его поведения пытались многие, но ничего не получилось, даже Артур не смог переломить характер парня. Сколько он получил взысканий, точно не помнил даже сам Димка.

Поначалу я слышал только байку о Димке – «бравом солдате Швейке». Впервые сам увидел, как изящно Димка разыгрывает свою обычную сценку, во время его конфликта с ротным старшиной. Старшина заставил курсанта трижды перестилать койку. Димка встал по стойке «смирно», козырнул и четко произнес свой монолог: