Внезапно на фоне неба вырисовался мост. У въезда двигались силуэты с фонарями в руках. Зажглись прожекторы, я затормозила. Я чувствовала, как за моей спиной, лежа на полу, мужчина вжался в койку, а его шнурок, скрытый моими волосами, натянулся у меня на шее. Он спросил меня:

– Сколько их там?

Его голос звучал прерывисто и, как и его руки, ничуть не дрожал. Подъезжая, я насчитала семерых. И сказала ему. При свете моих фар и их прожекторов я увидела, что это солдаты в серо-голубой форме и касках с винтовками и что они перегородили дорогу двойным рядом рогаток. Их командир подошел ко мне, поднял руку, чтобы я остановилась, я узнала его – часто встречала в городе. Это был крупный малый с резкими чертами лица, черноволосый, с перебитым носом боксера: старший унтер-офицер Мадиньо.

Он тоже узнал фургон моего мужа. Подошел к дверце, спросил: «Это вы, Эмма?» Нас освещали безжалостные лучи прожекторов, в которых тени казались совсем черными, да и он сам казался мне нереальным.

Он сказал мне:

– Из крепости сбежал заключенный. Вы не видели ничего необычного на дороге?

Я слегка покачала головой, в основном из-за петли, затянутой вокруг шеи, но это выглядело, как проявление удивления. Я ответила отрицательно, мой голос даже не дрогнул:

– Нам на пути никто не попадался.

На мне, сидящей за рулем, были только коротенькая нижняя рубашка и белые чулки. Не различая выражения его лица, скрытого тенью, падающей от каски, я чувствовала, что он смотрит на меня как-то недоверчиво. Он спросил меня:

– А где ваш муж?

Я сказала:

– Сзади. Он спит.

Я опустила глаза. Сердце билось оглушительно. Не знаю, чего я на самом деле хотела в эту минуту: чтобы он заметил человека, спрятавшегося под койкой, или чтобы он дал нам проехать. Я увидела, что его взгляд направлен внутрь фургона, но лишь на секунду, он не стал наклоняться к окну с моей стороны, снова задержал его на моих голых плечах, приоткрытых бедрах. Наконец прошептал, хотя я так и не поняла хода его мыслей:

– Конечно, это же у вас была первая брачная ночь.

И он отошел.

И снова при ярком свете жестом велел солдатам, чтобы те убрали заграждение. Он сказал мне громко, чтобы скрыть смущение:

– Будьте осторожны, Эмма. Человек, которого мы разыскиваем, просто чудовище. – И, поколебавшись, добавил: – Насильник и преступник.

Я открыла рот, возможно, чтобы попросить о помощи, но человек за сиденьем догадался, дернул за шнурок еще сильнее, чем в первый раз, так что голова у меня резко дернулась назад и я закрыла глаза. Старший унтер-офицер, я уверена, решил, что это реакция молодой жены, еще не оправившейся после первой брачной ночи, и стал корить себя, что слишком напугал меня.

Я тронулась с места, сама не знаю как. Проехала мимо солдат в голубом по узкому проходу между грузовиком, накрытым брезентом, и рогатками. Двое или трое из них подняли фонари, чтобы посмотреть на меня, а один, увидев банты из белого тюля, украшавшие бывшую карету скорой помощи, даже выкрикнул:

– Да здравствует новобрачная!

На мосту я набрала скорость.

Через минуту незнакомец выпрямился во весь рост у меня за спиной, и я почувствовала, как шнурок скользнул вокруг шеи. Он сказал, освобождая меня:

– Вы хорошая девушка, Эмма. Ведите себя так же послушно, и скоро все будет в порядке.

Я услышала, как он роется в шкафчиках под койками, а потом он внезапно появился рядом со мной, перешагнув через сиденье, с банкой маминых консервов в руках. Он стал есть, сперва руками, потом рывками запрокидывая банку и вываливая содержимое в рот. Я не видела, что именно он взял, и не чувствовала запаха – так от него разило болотом. Он молча жевал, не отрывая глаз от дороги, вид у него был не менее невозмутимым, чем у какого-нибудь нотариуса, и поскольку я невольно поглядывала на него, ведя машину, он отвернул от себя мою голову, надавив грязным пальцем на щеку.

Опорожнив банку, он приоткрыл окно и выбросил ее на дорогу. Он сказал мне:

– Я ничего не ел со вчерашнего утра, только несколько устриц, которые смог слямзить. Я разбивал их камнями. – Потом добавил без перехода: – Скоро перекресток. Поверните направо к Ангулему.

Я испытала некоторое облегчение. После заставы нервы были напряжены, в голове – пустота. Я долго выбирала слова, прежде чем осмелиться заговорить. Я знала, что стоит только начать, из глаз брызнут слезы, которые я изо всех сил сдерживала, и он увидит, что я глупая, слабая и боюсь его. Чтобы скрыть это, я стала всматриваться в темноту, стараясь разглядеть что-то в свете фар, и сказала:

– А почему бы вам не оставить меня здесь и не поехать дальше одному? Если вы сами сядете за руль, получится быстрее.

В моем голосе все-таки прозвучали жалобные нотки, и слезы внезапно затуманили глаза.

Он ответил, даже не посмотрев на меня:

– Не говорите ерунды. Не знаю.

Мы углубились в Шарант: либо он хорошо знал эти места, либо изучил по карте перед побегом. Я молчала, а он дремал или делал вид, и только открывал глаза, чтобы сказать мне, куда повернуть, но так и не сообщил, куда именно мы едем. Постепенно я догадалась, что мы не едем никуда. Казалось, он только хотел проезжать спящие деревни, нарушать их тишину. Движения ночью в те времена почти не было, особенно на небольших дорогах, по которым я ехала. Нам навстречу попалось всего две машины, но оба раза, видя их приближение, он протягивал руку к рулю и, как сумасшедший, нажимал на клаксон. Потом с довольным вздохом возвращался на койку.