— А, так значит, они спускались слишком быстро. Сильно ему досталось?

— Думаю, нет, — только рана открылась, вот тут, на руке. По-моему, это рана от меча, полузалеченная…

— Знаю, это я его ранил. Как его голова, сильно ушиблена?

— Опять-таки не думаю. Он прокатился вниз по склону, но череп цел, и кости тоже, насколько я могу судить. Искупитель, выполняющий работу раба, босой… наверное, он наказан, а в Ордене наказывают просто: день без еды и тяжёлая работа под палящим солнцем.

— То есть он просто перегрелся? Ладно, значит, ему можно…

Тень подошла ближе, и Маррон почувствовал на волосах струйку воды. Капли побежали по его лицу, он попытался слизнуть их, но перед ним уже было горлышко фляги. Вода коснулась его губ, и он жадно проглотил её.

— Не давайте ему слишком много сразу…

— Знаю.

Маррон и наполовину не утолил жажду, когда фляга исчезла. Но пыль в горле исчезла, и голос, точнее, шёпот, вернулся к юноше.

— Сьер…

— Да, Маррон. От тебя становится больше беспокойства, чем хотелось бы.

Однако пальцы, коснувшиеся его мокрых волос, были куда мягче голоса; Маррон улыбнулся, от души благодарный собеседнику за возвращённое имя. Вместе с именем пришла боль, заныло все тело и сильнее всего — раненая рука, но это было уже не важно. Имя того стоило.

— Что с повозкой?

— Она застряла в кустах, и мы с мальчиком вытащили её. Наверное, её содержимое пропало безвозвратно, ну да Бог с ним. По-моему, этому парню нужно дать ещё воды.

— Он её получит. Я отвезу его в лазарет. Сможете подать его мне, если я сяду на коня?

— Когда я его подниму, его может стошнить прямо на вас.

— Рискну.

Маррон сжал зубы, горло и желудок. Сьер Антон, может, и рискнёт, но сам Маррон не будет полагаться на случай.

Пара ловких рук подняла его в воздух и передала другой, не менее ловкой. Желудок Маррона слегка сжался, когда его тело качнулось, но юноша несколько раз сглотнул и почувствовал, что угроза миновала. Он вновь закрыл глаза и прижал больную руку к груди, чувствуя, как кровь стекает к локтю. Прежде чем лошадь начала медленно раскачиваться, поднимаясь в гору, он услышал ещё:

— Я — Антон д'Эскриве, рыцарь Ордена. А вы, мессир?

— Меня зовут Радель. Я менестрель. Сьер Антон издал короткий смешок.

— Менестрель идёт в Рок-де-Рансон? Неужели вы собираетесь развлекать братьев?

— Я подумал, что в замке могут быть гости, которые захотят послушать музыку. Мне говорили, что гостеприимство монахов распространяется даже на таких, как я.

— Что ж, в замке сейчас действительно живут гости. А ещё там есть рыцари, круг развлечений которых шире, чем у монахов. Вас примут весьма радушно, Радель, если вы поёте так же хорошо, как спасаете упавших с тропы братьев.

— Мой голос немного подпорчен дорожной пылью, — вкрадчиво заметил менестрель, — но если в замке найдётся немного вина, чтобы освежить горло…

— Уж вино-то там точно есть. Что ж, надеюсь услышать вас сегодня вечером.

Джулианна не была создана для одиночества.

К такому выводу девушка пришла через некоторое время, занятое в основном хождением по комнате, выглядыванием в окно и игрой с резными деревянными ставнями окна — забава не то для ребёнка, не то для заключённого, а она, кажется, и то, и другое. Она знала, что на свете существуют любители одиночества — отшельники и прочие нелюдимы. Кроме того, бывают люди, которым совершенно не нужно ничьё общество; она не причисляла себя к таким, причём сейчас — яростнее, чем когда-либо. Ей хотелось смеха, разговоров, остроумия и пикировки; а больше всего она мечтала о собеседнике, как бы загадочен или увёртлив он ни был.

Если быть точной — а Джулианна была весьма практичной дочерью своего отца, будь он трижды неладен, и потому не мечтала ни о чём несбыточном, вроде возвращения к прошлой жизни, — так вот, если быть точной, ей хотелось поговорить с Элизандой, но Элизанды рядом не было. Она часто отсутствовала по нескольку часов кряду, а то и добрую часть дня.

Не обременённая требованиями такта, дипломатичности или сохранения чести будущего мужа, не вдаваясь в соображения о нелюбви монахов к женщинам, Элизанда чувствовала себя в замке гораздо свободнее Джулианны.

Каждый день она отправлялась на исследования, вынюхивая местные секреты и лазая по самым дальним углам, однако неизменно возвращаясь через час или около того, чтобы рассказать о замечательных видах или о тёмных сырых коридорах Обе девушки прекрасно понимали, что всё это было только обманом для отвода глаз — хотя Джулианну ещё никто никогда не обманывал все эти хождения по замку и поиски имени какую-то цель, но она оставалась тайной — пока что.

В этот день Элизанда ускользнула сразу после завтрака, и сейчас был уже полдень, а она всё не возвращалась. Джулианна в одиночку сходила помолиться на галерею большого зала и в одиночку же вернулась. Она пообедала в одиночестве и уже начинала злиться, а Элизанда все никак не появлялась. Джулианна чувствовала себя заброшенной и, хуже того, догадывалась, что её снисходительностью злоупотребляют. Элизанда считала себя в первую очередь гостьей Джулианны, а уж потом Ордена, и сама не раз так говорила.