– Вы совсем запутали меня своими словесами: они бредут такой тесной толпой и так прочно между собой скованы, что лучший нормандский кузнец был бы не в силах оторвать одно от другого, чтобы докопаться до смысла, – Аэлис одарила рыцаря самым наивным взором. – Разве не все эти славные мужи принадлежат к одной и той же Святой Церкви?

– Ах, госпожа, это в самом деле интересный вопрос. Не знаю, к одной ли Церкви они принадлежат, но, сказать по чести, никакие они не мужи, ведь послушание и молитвы занимают весь их ум и весь их… – Луи Л’Аршёвек оборвал свой монолог на полуслове и стал внимательно изучать спокойное с виду лицо своей собеседницы. Слишком сильно изогнутые, как бы с ироничным вызовом, брови, подтвердили его подозрения. Воистину, самообладанию этой девчушки можно было позавидовать. Не зря она носила имя Сент-Нуар. Он откашлялся и произнёс, не скрывая лукавства:

– Ваш падре, возможно, не понимает сам, какого цвета его облачение, но в том, как воспитывать своих подопечных, он, без сомнения, разбирается, госпожа моя.

– Знаете что, рыцарь мой? Кажется, я начинаю осознавать, в чём разница, о которой вы только что говорили. Есть нечто исключительное в этой местности: здесь все архиепископы каким-то чудом становятся воздержанными на язык.

Рыцарь от души рассмеялся и изобразил намёк на поклон. Озэр обернулся на шум, но тут же снова сосредоточился на дороге. Редко приходилось Аэлис видеть его таким угрюмым. И его, и отца. Ни один из них рта не раскрыл с тех пор, как они покинули пределы Сент-Нуара, оказавшись вне защиты его гарнизона. Повсюду было полно грабителей и разрозненных групп, отколовшихся от армий наёмников, опустошавших этот край в то время, как в недалёком прошлом король Генрих вёл ожесточённую борьбу против могущественных графов и баронов Анжу и Блуа. Теперь же, когда старый король заранее раздал наследство троим алчным сыновьям, ради умиротворения одаривая их землями и титулами, когда брачные союзы объединили бывших врагов, жизнь, казалось, вошла в мирное русло. Однако воины, брошенные своими начальниками, те, кому не было никакой выгоды в возделанных полях и богатых урожаях, и кто мог рассчитывать только на верный меч, продолжали нападать на замки своих прежних противников, унося в качестве трофеев монеты, мешки зерна и уводя пленных.

Аэлис, любуясь дикой красотой пейзажа, почти забыла о снедавшей её тревоге. Л’Аршёвек был прав: трава по краям дороги росла высокая, с крепкими и мощными стеблями, аромат колокольчиков и других лесных цветов, нежный и стойкий, будто укачивал её в спокойных объятиях. Но вот зазолотились поля, обещая обильную жатву, показалось деревянное колесо водяной мельницы, а это означало, что недалеко монастырь, где путники собирались заночевать перед последним, самым коротким отрезком пути к Суйеру. Древнеримская дорога, выложенная плитами, закончилась, так что теперь они ехали по узкой тропе среди леса Мон-Фруа, давшего имя монастырю. Аэлис не могла разглядеть ничего, кроме сплошных серых стволов в водопадах жёлтой, бордовой и тёмно-зелёной листвы, скрывавших от неё тайны леса. Ей вдруг захотелось направить коня к этой мрачной и безжизненной границе лесного царства, которое будто шептало ей на ухо, что она должна это сделать. Она помотала головой, медальон качнулся и мягко стукнул её в грудь, тихо напомнив, что надо ехать вперёд. Она вспомнила о том, как обеспокоен отец, вечно пекущийся о будущем семьи. Что-то неопределимое промелькнуло в её голове, какая-то мгновенная мысль, связанная с Жилем, с его медальоном, с рухнувшими планами, с разбитой жизнью, не с жизнью старшей и единственной дочери Сент-Нуарского патриарха, а с её жизнью, с жизнью Аэлис. Последний вздох лесного ветра прозвучал как прощание, ей показалось, что таинственные лесные духи прошептали её имя.

Долина Мон-Фруа 3 оправдывала своё название. Стоило лошадям ступить на широкую дорогу, ведущую к воротам монастыря цистерцианцев, основанного аббатом Робертом, учеником знаменитейшего члена ордена Бернарда Клервоского, как навстречу им дунул холодный ветер. За величавыми дубами и кедрами показались стены, сложенные из светло-серого камня; с молчаливым достоинством возвышались башни монастырской колокольни. Деревянные створки были закрыты, дверной молоток отозвался сухим стуком, когда Озэр трижды ударил им в ворота. Новиций в белом наплечнике поспешно вышел им навстречу из узкой боковой двери. Озэр объявил:

– Филипп Сент-Нуарский и его спутники просят пристанища и защиты у аббата вашего монастыря.

Юноша энергично кивнул и побежал отпирать ворота. Несколько мирских братьев, работавших на огородах около главного здания, на мгновение подняли головы, заметив лошадей и всадников. Как только всадники спешились, двое новициев подошли, чтобы отвести лошадей в маленькую конюшню рядом с трапезной и кухнями. Один из них, самый молодой, покраснел, увидев Аэлис, но тут же отвернулся и занялся своим делом.

Главное внимание строители монастыря уделили возведению церкви и крытой галереи внутреннего двора, немало приложили они старания и при постройке зала капитула и мест уединения и размышления для членов конгрегации, да иначе и быть не могло: благородные цистерцианцы, прибывшие в Мон-Фруа для молитв и духовных трудов, мало времени уделяли мудрёным хозяйственным вопросам. Так что, хотя аббат-основатель располагал бесценными наставлениями почтенного главы ордена, процветание пришло только с избранием второго, нынешнего аббата, Гюга Марсийского, принявшего бразды правления и взявшегося за дело с жаром, подобным тому, что владел им в 1146 году, когда, будучи всего лишь 18 лет от роду, он призывал к крестовому походу против неверных и, не удовольствовавшись этим, сам в конце концов взошёл на корабль, взявший курс на Иерусалим. К счастью, те дни и тот неудачный поход, принёсший столько смертей и унижения христианским рыцарям, остались позади, и теперь под рукой Гюга монастырь переживал редкую пору благоденствия. После долгих лет междоусобной борьбы здешние земли в кои-то веки вкушали мир, и ни один сеньор не посягал на имущество ордена ни из нужды, ни ради наживы. Аббат употребил весь свой такт, ловкость и связи на то, чтобы обеспечить себе благодатный мир. Время от времени какая-нибудь партия отправленного на продажу товара загадочно исчезала или отряд рыцарей являлся и требовал десять мешков зерна или месячную выручку от аренды мельницы. Но это случалось всё реже, зато число мирских братьев, работавших на аббатство, за последние годы значительно выросло. Пришлось построить ещё одну трапезную, дормиторий и кухню для мирских братьев. А год назад появился и скрипторий, где те немногие, кто владел искусством иллюминирования рукописей, усердно переписывали фолианты, присланные на время из библиотек других монастырей ордена. Даже прошёл слух о возможном приезде в скромную обитель епископа Шартрского. Зная непредсказуемый нрав юного Гильома Белорукого, брата графа Шампанского, аббат гадал, радоваться ему или тревожиться. Однако и для огорчений были поводы: в последнее время местные молодые люди из тех, что не могли найти себе занятия, отправлялись в Компостелу или в Иерусалим вместо того, чтобы стучаться в ворота его аббатства с тем, чтобы принять духовный сан. Другие покидали Мон-Фруа и селились под защитой стен Шартра, Руана, Тура или Реймса. Времена менялись, без сомнения. Мощности водяной мельницы, которую строили без особой надежды, подчиняясь указаниям наставников из аббатства Клервоского, хватало, и даже с избытком, чтобы молоть зерно окрестных полей. Отец Гюг вёл переговоры с несколькими крестьянами и торговцами на ярмарках в Шампани, предлагая им пользоваться мельницей. За плату, разумеется. Он с удовольствием помассировал себе ногу. Одуряющий жар пустынь, окружавших Гроб Господень, не оставил у него по себе иной памяти, кроме лёгкой хромоты. Однако увечье оказалось весьма полезным приобретением: собеседники часто обманывались и недооценивали несчастного калеку или просто жалели его, так что переговоры вели не слишком бдительно, зачастую проявляли необдуманную щедрость, с чем добрый аббат и поздравлял себя. Хотя не все совершали подобную ошибку. Сент-Нуар взглянул на аббата с лукавой улыбкой и воскликнул:

– Мой славный аббат! С каждым моим посещением сего святого места я замечаю всё новые постройки, а ваше маленькое войско мирских братьев неизменно растёт. Так что и спрашивать не стану, как у вас идут дела. Не нужно особой проницательности, чтобы заметить: Мон-Фруа – богатая община…

– Ну что вы, что вы! – аббат сделал протестующий жест. – Мы, слуги Божьи, любим селиться, как вам известно, вдалеке от людских троп. Там где царит молитвенная тишина, не место богатству. Нам лишь бы поддержать своё существование. – Хотя на лице Сент-Нуара, пока он слушал аббата, не отразилось ничего, кроме глубочайшего почтения, аббат не обманывался на его счёт. Старый лис из замка Сент-Нуар был когда-то его головной болью. Теперь-то они могли сесть вместе за стол и выпить вина из монастырских подвалов. Аббат повторил: – Лишь бы выжить.

– Как всем нам, Гюг, как всем нам, – поспешно отозвался Филипп.

– Да. Ведь все мы дети Божьи.

Они надолго замолчали, пока мирские братья суетились вокруг стола, поднося хлеб и сыр. Вино и свежую воду аббат уже подал гостям. Бокалы были резного дерева, а пища – самая простая. Оба знали, что богатый монастырь мог позволить себе предложить и более роскошное угощение. Однако этот обед в какой-то мере представлял собою ритуальное действо: демонстрацию аскетизма. Аббат не намерен был щеголять клюнийской роскошью. Пусть ею упиваются монахи, носящие чёрное облачение, отступившие от строгих правил бенедиктинского ордена. Наконец двое мужчин остались наедине.