Айменел подхватил узел с вещами Гили, лук и колчан со стрелами.

— Я бы с тобой поменялся, — тихо сказал он. — Мне здесь не нравится.

— А с людьми? — спросил Гили. — Ты почему убежал?

— Не знаю… Когда людей слишком много вокруг, становится… как бы шумно.

— Да, поболтать они любят, — согласился Гили.

— Я не об этом.

— А о чем?

Айменел не ответил.

Спустившись в конюшню, они застали там Радруина. Гили ругнул себя за то, что не сообразил позвать за собой и его: ведь Берен наверняка мог приехать только вместе с Хардингом. А впрочем, Радруин ведь и сам понял, что к чему.

— А, это вы, — обрадовался он. — Рыжий, я смотрю, ты сухой как пыль! А мне вдули за пиво.

Судя по его виду, он нимало этим не был огорчен. Работы для него не было почти никакой: вещей Хардинг с собой не брал, а поилку, из которой сейчас похлебывал гнедой жеребец Хардинга, наполнил конюх.

— Слушай, ты это… подержи коня, — попросил Радруин. — я это… сбегаю.

— Дай поводья и иди, — сказал Айменел. По его лицу было видно: он едва не смеется.

— Пиво, — сказал Радруин, возвращаясь, — это такая штука… подлая. Хочешь полежать, а бегаешь.

— Тебе бы все равно не дали полежать, — Гили подергал за ремень сумки, чтобы проверить, хорошо ли он закрепил ее.

— Это верно. Завтра мы поедем на заставы, Рыжий! Может, и врага встретим, ого!

Гили оседлал своего жеребчика.

— Мы ведь еще увидимся, — сказал он Айменелу.

— Конечно, — согласился эльф. — Но только для того, чтобы снова расстаться. С вами, людьми, приходится все время расставаться… Утром вы просыпаетесь иными, чем легли вечером.

— Тебе поэтому с нами тяжело? — Гили взял его за руку. Айменел улыбнулся.

— Поэтому — тоже. Я сегодня подумал: ты ведь станешь стариком, когда меня только начнут считать мужчиной, а когда у меня будет ребенок, уже будут мужчинами твои внуки… И сам ты… Ты не представляешь себе, как ты изменился со времени нашей встречи.

— Да ну, — смутился Гили. — Брось ты это.

— Возьми, — вдруг сказал Айменел, вынимая из уха серьгу. — Возьми, надень.

Он так решительно ткнул украшение Гили в ладонь, что тот поневоле взял.

— Зачем? — удивился он.

Айменел сначала посмотрел грустно, а потом засмеялся:

— Чтобы я узнал тебя при следующей встрече, как бы ты ни изменился.

Он развернулся и убежал.

— Это они так шуткуют, — сказал Радруин, глядя ему вслед. — Вроде как они смертных в лицо не различают. Ага, поверил я сейчас. Мы их хуже различаем, чем они нас. Лорд Маэдрос помнит в лицо всех людей, кто ему служит. Даже вастаков, хотя побей меня гром, если я понимаю, как: они и вправду все на одно лицо, полуорки косоглазые. Дай посмотреть.

Гили разжал кулак. Гранатовая серьга теплилась темно-красным. Сделана она была в виде подвески: гранат болтался на короткой цепочке посередке серебряного кольца.

— Дай я тебе вдену, — сказал Радруин. — Слушай, да у тебя уши не пробиты. Как у маленького.

Внезапно он отшагнул назад, вглядываясь в лицо Гили.

— Ты не беоринг, — сказал он.

Гили обожгла обида. Рывком он выхватил у Радруина серьгу, снова сжал ее в кулаке. Конечно. Как он мог рассчитывать сойти за настоящего оруженосца… И здесь то же самое: мужик, лапотник… А поначалу все так хорошо было!

— Я таргелионец, — сказал он. — Но я принес ярну Берену беор. И я — беоринг не хуже твоего. И мне плевать, что ты будешь говорить остальным. Давай, расскажи всем, что я — мужик, лапотник и уши у меня не пробиты. Пробиты они или нет, а кулаки у меня в порядке.

— Ты чего? — в голосе Радруина удивление мешалось с обидой. — Ну ты даешь! Да очень нужно о тебе сплетничать. Слушай, я разве баба, чтобы принять от тебя ковшик, а потом мыть тебе кости? Или вастак, чтобы брезговать мужиками? Или сам из благородных и хозяев замка? Да ну тебя с твоей гордостью. Иди к свиньям, гордый такой.

Гили разом полегчало.

— Ты прости, — сказал он. — Ты… Сумеешь мне ухо пробить?

— Сделаю, — пообещал Радруин.

На лестнице послышался стук сапог.

— А, вот они, — высокий Берен вошел в конюшню, слегка пригнувшись.

— Видеть твоего оруженосца, лорд, одно удовольствие, — сказал Хардинг. Потом, глядя на своего слугу, добавил: — А видеть моего — другое. Когда мы въедем в замок, старый Фарамир спросит меня: Роуэн, неужели отец этого чучела был таким достойным человеком, что ты в память о нем держишь при себе олуха с соломой в голове? И право же, я не буду знать, что ответить, потому что если я отвечу «да», скажу правду — то выйдет, что мой оруженосец позорит не только хозяина, но и память отца. А если я скажу «нет» — то выйдет, что память достойного человека опозорил я. Вы пили с Руско вместе, почему он трезв и причесан, а ты пьян и похож на пугало?