– Артур, перестаньте молоть чушь. Ничего подобного нет и быть не может. Идите с миром, и давайте побыстрее со всем этим покончим.

Он пожал мне руку, застенчиво постучал в дверь и скрылся за нею.

В ожидании я сел на скамью под кроваво-красным плакатом с объявлением награды за выдачу какого-то убийцы. На другом ее конце сидел толстый еврей, адвокат-трущобник, и его клиентка, заплаканная маленькая проститутка.

– Единственное, что ты должна запомнить раз и навсегда, – повторял он ей по сотому, наверное, разу, – с вечера шестого числа ты больше ни разу его не видела.

– Но они же все равно все из меня вытянут, – всхлипывала проститутка. – Как пить дать. Они так смотрят. А потом как вдруг о чем-нибудь спросят. И даже подумать некогда.

Артур вернулся почти через час. По его лицу я сразу понял, что беседа была вовсе не такой страшной, какой он ее себе представлял. Он очень спешил:

– Пойдемте, Уильям. Пойдемте. Не желаю оставаться здесь ни на секунду больше, чем то диктует необходимость.

Выйдя на улицу, он подозвал такси и велел шоферу ехать к отелю «Кайзерхоф», добавив привычную фразу:

– Только, если можно, не слишком быстро.

– Кайзерхоф! – воскликнул я. – Мы что, собираемся нанести визит Гитлеру?

– Нет, Уильям. Не собираемся… хотя, не могу не признать, легкий флирт с вражеским лагерем доставляет мне определенное удовольствие. Я уже говорил вам, что в последнее время взял себе в привычку ходить туда делать себе маникюр? Не говорил? У них работает прекрасный мастер. Сегодня, однако, цель у нас совсем другая. Штаб-квартира Байера тоже на Вильгельмштрассе. И было бы нехорошо с точки зрения конспирации ехать отсюда прямиком туда.

Засим последовала чистой воды комедия: мы зашли в отель, выпили в холле по чашке кофе и перелистали утренние газеты. Правда, к некоторому моему разочарованию, ни Гитлера, ни кого-либо другого из вождей наци мы так и не увидели. Через десять минут мы снова были на улице. Я поймал себя на том, что украдкой оглядываюсь по сторонам в поисках слежки. Мания преследования – болезнь заразная.

Байер занимал большую, пребывающую в полном беспорядке квартиру в одном из самых неухоженных домов по ту сторону Циммерштрассе. Контраст с тем, что Артур назвал «вражеским лагерем», с роскошным, холодновато-мрачным, уставленным дорогой мягкой мебелью интерьером, в котором мы только что пили кофе, был и в самом деле разительный. Дверь в квартиру неизменно стояла настежь. Внутри стены были сплошь увешаны плакатами на немецком и на русском, объявлениями о массовых митингах и демонстрациях, антивоенными карикатурами, картами промышленных районов и графиками, отражающими масштабы и рост забастовочного движения. На голых дощатых полах – ни единого ковра. Постоянный и неотвязный стрекот пишущих машинок. Мужчины и женщины самого разного возраста сновали туда-сюда, болтали, сидя на перевернутых ящиках из-под сахара, в ожидании каких-то важных встреч; терпеливые, добродушные – и чувствовали себя как дома. Казалось, что незнакомых друг с другом людей здесь просто не бывает; стоило человеку войти, и его тут же окликали по имени. Впрочем, даже и к явным незнакомцам обращались на «ты». Курили все, и пол был усыпан раздавленными окурками.

Среди всей этой дружеской, энергичной суеты мы наконец нашли и Байера, он сидел в крохотной неуютной комнатке и диктовал письмо барышне – той самой, которую я видел на сцене в Нойкёльне. Увидев Артура, он обрадовался, но ничуть не удивился:

– Ах, Норрис, здравствуйте-здравствуйте. Чем могу быть полезен?

По-английски он говорил, сильно налегая на слова и с достаточно резким акцентом. И кажется, мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть таких прекрасных зубов.

– Уже успели пообщаться с нашими друзьями? – тут же добавил он.

– Да, – ответил Артур, – мы прямиком оттуда.

Барышня встала, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Артур, скромно сложив обтянутые перчатками ладошки на коленях, начал рассказывать о своей встрече с полицейскими чиновниками в полицайпрезидиуме. Байер откинулся на спинку стула и стал слушать. У него были необычайно, почти нечеловечески живые глаза какого-то редкостного, темного, красно-коричневого оттенка. Взгляд – прямой, даже с вызовом, и полный смеха, хотя на губах – ни тени улыбки. Он слушал Артура; его лицо и тело пребывали в состоянии полного покоя. Он ни разу не кивнул, не переменил позы, не пошевелил пальцами. В самом этом спокойствии была какая-то могучая, едва ли не гипнотическая уверенность в себе. И Артур тоже не мог ее не почувствовать; он нервически ерзал на стуле и старался не смотреть Байеру в глаза.

Для начала Артур заверил нас в том, что чиновники обращались с ним крайне предупредительно. Один сразу помог ему снять пальто и шляпу, а второй предложил присесть – и сигару. Артур сел, но от сигары отказался; на этом факте он настаивал особо, так, словно приводил его в качестве свидетельства собственной чистоты и стойкости. Вслед за тем чиновник, по-прежнему сама любезность, попросил разрешения закурить. Артур ему в разрешении не отказал.

Затем начался разговор на тему коммерческой деятельности Артура в Берлине, перекрестный допрос, замаскированный под легкую болтовню. Здесь Артур в детали вдаваться не стал. «Вам это будет неинтересно», – сказал он Байеру. Тем не менее я для себя успел сделать вывод, что вежливым чиновникам удалось изрядно его напугать. Они слишком много знали.

Покончив с прелиминариями, они перешли к истинной сути дела. «Насколько мы понимаем, мистер Норрис, вы недавно совершили поездку в Париж. Эта поездка была как-то связана с вашим частным бизнесом?»

К такому повороту дела Артур, конечно, подготовился заранее. Может быть, даже слишком хорошо подготовился. Его версия событий отличалась обилием подробностей. Но чиновник выпустил из нее воздух одним-единственным вежливым вопросом. Он назвал имя и адрес, по которому мистер Норрис дважды нанес визит, вечером в день прибытия и утром в день отъезда. И там он тоже обсуждал материи, связанные с его частными деловыми интересами? Артура как будто обухом по голове ударили. И тем не менее он, по его словам, действовал с крайней степенью осторожности. «Я, конечно, не настолько глуп, чтобы с порога все отрицать. Я как бы ненароком спустил все это дело на тормозах. Мне кажется, я произвел на них впечатление. Они были потрясены, честное слово, в буквальном смысле слова потрясены».