– Разума больше нет, вот что, – ответила Фрося и чуть-чуть побелевшими глазами посмотрела на подругу. – Если признать, что разума нет, то ничего, жить дальше можно, Нюр.

– Ха-ха-ха! – Нюра залилась истеричным смехом. – Я понимаю тебя. Но нос-то Николая? Давай поближе посмотрим.

– Боюсь.

– Думаешь, чихнет?

– Думаю. Он уже чихал.

Нюра взбесилась:

– Давай не думать, Фрось. Что толку в раздумии-то? Ну, что его зарезали, а нос оставили на память – это же бред. Значит, и все бред. Пойдем чай пить. Ну, чокнулись мы с тобой вместе от любви к Николаю, вот Господь нос и пожалел, один нос его оставил. Что толку от раздумий, что ни есть, все к лучшему, Фрось!

Фрося вдруг как-то даже оживилась:

– Я, Нюрк, только при ем пить не буду. Лучше в кухне попьем.

Толстушки вошли в кухню и стали хозяйничать. Мигом на столе оказался пузатый расписной русский чайник, с цветочками чашечки и деревянные ложки для меду, как в деревне, самовар, к тому же чай был душист, а когда Фросенька вынула из сумочки водочку, Нюра совсем расплылась от добродушия.

– Что мы, две гусыни, можем понять о мире? Ничего! – умилялась Нюра, хлобыстнув рюмочку блаженного напитка. – Ну, пропал муж и полюбовник, а дальше-то что?

– А дальше одному Богу известно, а не нам, дурам, – вздохнула Фрося.

В это время издали громко чихнули. Фрося побледнела, как труп, но Нюра, напротив, вдруг осмелела, даже совсем неожиданно для себя.

–Я тебе вот что скажу, Фрось, – начала она, опрокинув уже стаканчик. – Пущай чихает. Все-таки, значит, он живой. Мертвые не чихают.

Фрося посмотрела на нее своими голубыми глазами и промолвила:

– Экспертиза нужна, Нюр. Или мы сумасшедшие, или нос. Надо кого-то пригласить.

– А кого? У меня еще один полюбовник есть, может, его?

– Ладно, охальница. Научных работников, думаю, надо пригласить.

– Психиватров, что ль? Или физиков?

– Нет и нет. Людей не надо. Я вот думала-думала и придумала. Собачонку надо пригласить.

– Какую собачонку? Ты что?

– Обыкновенную. Понимаешь, люди сейчас все сумасшедшие какие-то. У всех, кого ни возьми, одни галлюцинации и бредок. А собачонку не обманешь, – и Фрося хитро подмигнула подруге, лицо которой совершенно расплылось от внутреннего жира, чая, печенья и водки.

– Ох, и мудрая же ты, Фрось. Да, нашу собачонку, Дружка, и надо пригласить. Ведь когда Николай Николаевич у меня ночевал, Дружок всегда к нему ластился и признавал. А чужую собачку чего приглашать – не вместит. Надо своего. Если признает нос за нос, значит, мы не мечтаем. А просто такая уж жизнь, – и Нюра развела руками.

– Вези Дружка немедля, я еще за портвешком схожу. Одна я тут боюся оставаться, – пискнула Фрося.

– Бегом!

И толстушки как бешеные понеслись, Нюра – за Дружком, Фрося – в дальний магазин. Встретиться договорились на мосту. Дружок был принесен под мышкой. Был это маленький песик, с добродушно-недоверчивыми глазками. Фрося накупила целую сумку винца – запаслась.

Теперь уже посмелее они открывали дверь. Не решаясь войти в комнату, прошли на кухню. Но дальше произошло что-то уму невообразимое (впрочем, Фрося ведь сама стала отрицать ум). Дико завизжала собачонка Дружок и кинулась из рук Нюры неизвестно куда. На кухонном столе перед взором только что объедавшихся там подруг полулежал нос Николая Николаевича, как раз между недоеденными кусочками колбасы и хлебца.

Собачонка однако вдруг вернулась и, чуть приподнявшись на лапки, стала истерично облаивать нос Николая Николаевича.

– Все кончено, Нюра, – глухо проговорила Фрося. – Это не галлюцинация, а жизнь. Разум покинул мир и нас, вот что я тебе скажу. К чертовой матери. Я больше не хочу жить здесь. Раз ты была полюбовницей мужа, приюти меня теперь у себя.

– Уют всегда будет! – закричала Нюра. – Сматываем удочки, Фрось. Бежим отсюда, как из ада! Скорее! Лови Дружка! Того и гляди, он цапанет нос!

Грузная Фрося подхватила Дружка. И вдруг, когда они очутились в передней, где висело на стене большое зеркало, они обе, полюбовница и жена, явственно увидели в зеркале отражение Николая Николаевича. Он медленно шел, выпятив брюшко и лишенный носа.

Фрося, как ужаленная, обернулась. Но, увы, в реальности никого не было. Ни даже тени Николая Николаевича в передней. А в зеркале между тем он шел, и даже весьма уверенно.

Не по-нашему заголосив, с визжавшей собачкой подмышкой Нюры, подруги, как толстобрюхие синюшки, выкатились из сумасшедшей квартиры.

Оказавшись на улице, завыли спокойней, но в беспамятстве, жирно целуя друг друга…

– Он жив! – закричала в конце концов Нюра.

– Дура ты, Нюр. Какой же он живой, когда он только в зеркале.