Он передохнул и попытался успокоиться, глубоко и размеренно дыша. И снова сорвался.

– Есть две категории граждан: те, кто выезжает и платит по счетам, и те, кто, только собирается, согласный покамест на любую работу, на любой круг обязанностей, лишь бы покинуть страну, и в итоге не выезжает вовсе: такая темная, мрачная, безликая масса, которая сама по себе отвратительна и самой себе противна, а поделать уже ничего не может. Может, и хочет, да сил нет. Устала, обнищала, обессилела за эти пятнадцать лет, и только булькает, источает флюиды безнадежности. Одна восьмая часть суши как бельмо какое, как помойка без дна и без покрышки. И соседство с такой страной неприятно, и поделать ничего нельзя, даже если стараться, и, заткнув нос, бросать камни. Вот я не хочу, чтобы кто-то старался и бросал в меня камни. А хочу перейти в иную категорию, тех, кто тратит. Раз не получилось, – не понял, не сумел, не воспользовался, не оценил предлагаемого, упустил все, что можно и что нельзя, прождал, профукал, так что теперь…. Бог даст, ошибок не повторю. Уеду и рвать буду. Долго понимал и только сейчас понял, что без этого нельзя. Как все те, кто теперь тратит.

– Как все? – беззвучно спросил Валентин; не выдержал.

– Все, кроме тебя. Долг рвать, пока зубы целы; и долг этот появился в том еще обществе, в той стране, которую и начали рвать на клочья пятнадцать лет назад. Тут уж я дорвусь, я не упущу своей выгоды, уж поверь мне, не упущу, уж постараюсь! – Павел с кашлем выхаркнул последние слова, глаза его сверкали, скулы были сведены, а на белых щеках проступили багровые, точно гематомные пятна. – Я все решил за последние три месяца, все по полочкам разложил, все прикинул. Сперва в ателье устроюсь, это мне привычнее, у Бреймана, ты его должен помнить, он одно время…

– Я помню, помню, – Валентин попытался остановить его. – Ты не рассказывай лучше, а то… мало ли что да как…

И простой жест руки изобретателя разом остудил пыл Павла. Он замер, точно на невидимую стену наткнувшись, но слишком податлива была эта стена, и слишком велик его азарт, так что он не сразу остановился, а несколько мгновений продолжал еще рваться вперед:

– Ты же его знаешь, – говорил он, затухая, – А потом… потом…. И в Чехию удеру лет через восемь.

И совсем остановился.

– Да, ты модельер неплохой, – сказал Валентин по прошествии какого-то времени. – Факт отрицать не буду.

– Вот видишь!

– Будем надеяться на лучшее в прошлой твоей жизни, – мягко добавил он.

– Да, будем надеяться, – теперь уже ровно проговорил Павел. И, наконец, сел в позабытое кресло.

Валентин сел так же произнеся перед этим: «на дорожку»; Павел, не ожидавший столь скорого ухода из квартиры, хотел было подняться, выбраться из кресла, но что-то сковало его члены, невидимая сила, наподобие той, какая в скором времени забросит его, повинуясь команде, в прошлое, на пятнадцать лет назад. И он покорился этой силе.

Подождав еще несколько мгновений, обоим показавшимися непомерно долгими, после стремительно пролетевших мигов жарких фраз, они поднялись одновременно, и, оттого, что такое случилось, улыбнулись друг другу. А затем вышли из квартиры.

Место было выбрано удачное, глухое и сейчас и тогда: бетонная площадка на задворках ангара. Валентин, принесший на площадку генератор, все же не удержался и в который раз стал давать необходимые, но затверженные уже до последней буквы, наставления, Павел, притихший, выговорившийся полностью, кивал в ответ и смотрел под ноги. Фразы до него не долетали, лишь обрывки их спутывались с собственными мыслями и порождали удивительные фантомы; он, кажется, вовсе не слышал слов, точно они сами рождались в его беспокойном мозгу, возникали из ниоткуда и уходили в никуда.

Валентин говорил: «Мне в любом случае не будет ничего известно о тебе… сообщения не оставишь. Отправляясь в прошлое, ты создаешь новую вероятность развития темпоральных флуктуаций, иными словами, новую вероятность развития вселенной, новый мир, если угодно…. Лишняя масса, пускай и не приведет к значительным изменениям, но все же, по этой причине ты будешь находиться в ином, если хочешь, параллельном мире. А в будущем буду находиться уже другой я, из того параллельного мира, а не тот я, что прощается с тобой… то есть мы с тобой уже никогда…. Но тому мне, что будет в параллельном будущем, ты можешь дать о себе знать… своими действиями. Да я и буду следить за тобой…. И не забудь припрятать понадежнее генератор…. Связи-то у тебя там какие имеются?

И это накладывалось на собственные мысли:

«Первым делом – лишить себя возможности к отступлению, может быть, я тут же передумаю, да хода не будет… тем более, все Валентину оставил, так что куда уж, только назад…. Милая старушка, остановлюсь у нее, как прежде, с родителями столько снимали комнаты…. Не помню, сколько стоит билет… впрочем, будет написано… да и кто поймет, если я и спрошу. Но основные цены, на хлеб, на молоко, конечно, следует помнить, хорошо, у меня записано, главное, чтоб листок на глаза не попал…. надо будет приглядываться осторожнее»…

– Ты меня слышишь? – переспросил Валентин. Павел вздрогнул. – У тебя связи намечены?

– В прошлом? – да, конечно. Я говорил, все начнется с ателье.

– Да, говорил, – Валентин точно побоялся узнать подробности. – Хорошо, значит, будешь творцом своей собственной вселенной, мгновенно отпочкующейся от нашей…

– Что это? – Павел только сейчас заметил ящик в руках Валентина и вздрогнул от этой мысли: сколько он пробыл в своих грезах? Изобретатель умолк на полуслове и опустил взгляд.