Это книга-размышление, книга воспоминаний. Разные взгляды на текущую ситуацию...
Суматоха
В один ясный весенний день из города отправили всех неугодных. Улицы замерли, затаились, а потом… распустились, заблагоухали соцветиями, зазеленели листвой. Улицы возрадовались: наконец людей стало меньшей, особенно тех, кто не знал, куда идет и зачем…
Через неделю воздух очистился, на центральной улице появились фазаны и даже китайский павлин с желто-синим оперением. Это было невероятно! Двадцатилетняя проблема с транспортом и загазованностью решилась молниеносно: из области перестали прибывать мириады машин, которые наводняли магистрали, создавая многокилометровые заторы, загрязняли и без того грязный воздух, занимали платные и бесплатные стоянки.
Вовремя, конечно, кто-то пустил слушок, что в городе появился маньяк, который нападает на всякого, не щадит ни пожилых, ни зеленых. Вот так закрутилась вся эта суматоха. Старые иномарки увеличивались с неконтролируемой скоростью, особенно весной, и они бы заполонили всю небольшую площадь, оставшуюся в распоряжении городских жителей, если бы не это происшествие.
Город закрыли. Несмотря на массовые возмущения и беспорядки на границе. А те, кто остался в городе, радовались ровно полторы недели, пока могли ходить по свободным улицам, в оцепенелой тиши парковых аллей, коей не наблюдалось, наверное, с девяносто первого. А после власти решили, что пора прекратить все передвижения. Тут же последовал указ, предписывающий всем гражданам, независимо от вероисповедания и возраста, оставаться дома.
Маньяк крайне опасен, будьте бдительны! – объявления прилепили на каждую дверь, не говоря уже о столбах.
Самым трудным, к всеобщему изумлению, оказалось утихомирить стариков. Они рвались то в магазин, то в аптеку, в КСК или больницу. До запрета никто и не помышлял никуда бежать. Пенсионеры мирно попивали чай и посматривали сериалы. Но как только вышел пресловутый запрет, людям срочно понадобилось куда-то бежать. Кто-то бросился скупать эфиопский кофе, кто-то запасался картошкой, кому-то понадобился шампунь, непременно с протеинами, а кому-то – соевое молоко. Полиция сутками разворачивала всполошившихся граждан и упрашивала не покидать убежищ.
Меж тем маньяк не спал. Ежечасно приходили будоражащие новости о свежих жертвах. Маньяк оказался проницательным и коварным, и никто не мог его найти. Он орудовал исподволь: во дворах и подъездах, в супермаркетах и общественном транспорте. Впрочем, от его рук мало кто умирал: маньяк уносил набитые кошельки и растворялся, будто его и не было вовсе.
Постепенно мегаполис зарастал травой и деревьями, и превращался в тихий лес: по бетону разросся дикий плющ и другие растения. Здания – окна и двери – затерялись среди могучих крон. Высовывались людишки, но их почти не было видно.
Через два года всех выпустили. Город замер, затаился, а потом… задышал буйными побегами. И никто больше никуда не бежал. Все сидели и наблюдали, как пробуждается весна.
А маньяка так и не поймали. Просто однажды кошельки перестали пропадать и о зловредном нарушителе позабыли, переключившись на другие, более приятные дела. Возможно, он до сих пор бродит где-то. А может, улетел в мир иной. Кто знает…
Просто оставайтесь бдительны, всегда, – на одном обшарпанном столбе забыли сорвать выцветшее предписание… Лишь оно напоминает о случившемся.
Улица Байрона
Ежедневно наш путь начинается с вихляющей улочки Байрона (поэтичное название давно ушедших романтических времен. К счастью, не добрались до него вездесущие чиновники, не переименовали в какого-нибудь Баимбетова), вдоль частного сектора, столетних дубов, ярко-желтых кустов, бежевых трехэтажек, живых изгородей и цветочных клумб. Мы доходим до овощного, который расположился на перепутье дорог, берем лук и морковь (для острастки) у продавщицы в резиновых перчатках, туго стянутом на необъятной груди фартуке. Спускаемся по кривой тропинке в овраг, к реке, где блестит металлической спиной старый мост, простирают зеленые руки свежие побеги, поют на разные голоса перелетные птицы. Я вдыхаю чистый воздух, какого не было в нашем городе лет двадцать. А может, и больше. Время останавливается в этом апрельском великолепии: и мы замираем на мосту. Задержись, мгновение! Я хочу остаться в нем навсегда…
Взаперти
Сидеть взаперти я научилась прошлым летом, когда на город навалилась аномальная жарища. Я выходила утром, часов в восемь: сковорода только разогревалась, было градусов тридцать – вполне сносно для бесцельной прогулки. Вокруг буйствовала выжженная зелень, белые тротуары прогибались под легкой ступней, высохшие розы клонили скукоженные стебли к ржавым оградам… В этот час коротко стриженные собаки выгуливали утомленных хозяев. Ветер перекатывал по дорогам суховей, машины еще гудели: запоздавшие служащие спешили в прохладные офисы, где властвовали кондиционеры, превращая горячие пласты пыльного воздуха в прохладный, пригодный для жизни эфир. Я завидовала работягам: дома у меня не было охлаждающего агрегата. Я сидела в декрете и носилась с малышом по раскаленной квартире, притулившейся под старой шиферной крышей и мечтала об обжигающе-холодном коктейле, попиваемом где-нибудь на террасе горной траттории.
В то лето я задумалась о тщетности нашей каждодневной суеты. Невыносимо, да и невозможно было (для исхудавшего организма) куда-то идти или ехать (сказывались пунктирный беспокойный сон, хаотичное питание, нервное напряжение из-за колик и температуры).
Вот так мы и сидели дома, всё лето. За три месяца я научилась развлекать себя пустяками, млеть от мелочей, например, от краткой вылазки к близлежащему болоту. А плошка приторного мороженого или холодный кофе с горьким осадком разнообразили избитый сценарий, и более того, эдакие выкрутасы казались апогеем сладострастного и неукротимого воображения. Именно они (выкрутасы или капризы) вносили свежий привкус, а вкупе с фруктово-ягодным меню примиряли с адовой жарищей, от которой мы сгорали.