Дальний путик упирался в самую вершину ключа. С утра, обходя капканы, Василий снял четырех седых белок и пару молодых собольков с легкой бусинкой в светлом мехе, а на обратном пути решил пробежать по сопке в надежде подсечь свежий след соболя и взять его гоном. К сожалению, собак у Василия не было, вернее, совсем недавно они еще были, но осенью на корневке (добыча корня женьшеня) тигр почти из-под ног утащил очередного четвероногого помощника – молодого кобеля-лайкоида. Хорошие собаки в этой тигриной тайге долго не жили. Василий уже потерял счет погибшим псам, но зла на тигров не таил – у каждого своя добыча.

Снег был по щиколотку – в самый раз для погони за соболем. Охотник поднялся по распадку к самой вершине и увидел свежие крупные следы зверька. «Похоже, взрослый кот!» Определив направление, он быстрым шагом, иногда переходящим в бег, пустился в погоню. Василий подрезал след, вглядываясь в его хитросплетения, ведущие назад к избушке. Вышел в пойму ключа и снова пересек свой путик. И вдруг на тропе, по которой удэгеец прошел всего часа четыре назад, он увидел четкие отпечатки лап тигра. Вообще-то, полосатые здесь не редкость, и их следы часто встречались на участке, но на глаза звери не попадались, да и Василий не очень-то стремился к встрече с грозным хищником.

След был необычный – это сразу бросалось в глаза. Зверь явно хромал на одну лапу, о чем говорила борозда между отпечатками. «Это плохо, даже очень плохо, – подумал Василий. – Раненый или больной тигр – большая беда».

Здоровый хищник сам избегает человека, а встреча с раненым или больным тигром всегда опасна. Его отец и дед, всю жизнь охотившиеся в тайге бок о бок с тигром, видели «хозяина», как они почтительно называли этого зверя, крайне редко.

Соболя удалось загнать лишь на исходе дня. Эх, не хватило какого-нибудь часа, чтобы достать зверька из поваленного дуплистого тиса! Было слышно, как тот потихоньку сердито урчит, когда охотник начинал царапать древесину ножом. Расставив вокруг дерева капканы во всех возможных местах выхода соболя и заткнув крупные дупла обломками веток, Василий уже затемно двинулся к избушке. Ночь освещалась ранней луной, и найти путик не составило труда. Удэгеец не боялся тайги ни днем, ни ночью, мог провести ночь у костра хоть летом, хоть зимой. Тайга была его домом, и он знал в ней все или почти все. В лесу он боялся только людей – они порой были опаснее хищников.

Недалеко от зимовья, обходя упавшую огромную липу, Василий почувствовал странный запах и невольно вздрогнул. На тропе под неярким светом луны охотник снова увидел отпечатки лап тигра. С опаской оглянувшись, он присел на корточки и провел рукой по следу: снег на кромке тигриной пятки был мягким и не смерзшимся, несмотря на двадцатиградусный мороз. Свежий! До спасительной избушки оставалось каких-то триста метров. Перекинув ремень «белки» [2] , охотник осторожно двинулся дальше.

Он вдруг почувствовал, что затаившийся где-то глубоко в подсознании страх начал выползать наружу и нашептывать: «Вот, сейчас возле зимовья, прямиком за поленницей, лежит тигр и ждет тебя, чтобы сожрать!» Василий чуть не рассмеялся от таких идиотских мыслей, и на сердце сразу полегчало. В ста метрах от избы след повернул к сопке. «Вот и ладно. Обошел стороной – значит, уйдет за ночь». Он снял ружье и повесил его на гвоздик снаружи зимушки, чтобы лишний раз не чистить отпотевающие в тепле избы стволы, обстучал пихтовым веником олочи [3] и открыл дверь.

Избушка встретила его теплом и вкусным запахом испеченных накануне лепешек. Чайник – на печку, добычу – на веревочку для оттаивания, чтобы снять дорогую шкурку. Щелчок приемника – и заморская мелодия уносит Василия далеко-далеко от этого заснеженного, забытого богом места. Все тяготы дня отступают, и теплая нега окутывает охотника. Голова клонится к подушке, но спать нельзя, иначе придется всю работу делать ночью. Удэгеец достал кусок кабаньего мяса, предусмотрительно занесенного с мороза в зимовье еще утром, и начал готовить ужин.

Таежным навыкам он был обязан отцу, с которым проохотился, почитай, всю жизнь. Но в этом году батюшка не смог выйти на промысел. Хорошие охотники, как и хорошие собаки-работяги, быстро изнашиваются, и в свои шестьдесят пять отец Василия имел полный набор хронических болезней, каждая из которых могла легко вывести старого промысловика из строя. Обузой сыну в тайге он быть не хотел и, как тот его ни упрашивал, остался дома. Впрочем, Василий часто проводил долгое время в лесу один, и одиночество его не особо тяготило.

Обжаренная с луком мелко нарезанная кабанятина была отправлена в кастрюлю, где уже варились морковка, пара картофелин и горсть вермишели. Заправка дюйцехазой, особой удэгейской острой приправой, еще десять минут на гудящей печке – и нехитрая снедь готова. Тарелка супа, половинка лепешки и чай – вот и весь ужин охотника-промысловика. «Сытно, дешево и сердито. Жаль, собаки нет», – посетовал он, выбрасывая косточки и смахивая крошки со стола.

«Все, спать. Завтра надо проверить капканы у дуплистого тиса, ловушки на норку и выдру на береговом путике, в долине на островах поискать мясо. А ежели повезет, то все добытое разделать и сложить на лабаз, чтобы к Новому году вывезти мясо в деревню для сдачи в промхоз, семье оставить, да и родню угостить. Все! Спать!» Задутый светильник издавал запах авиационного керосина, который использовали охотники в лампах-лампадках. Дрова в печке тихонько и умиротворенно шипели, изредка потрескивая, и отдавали тепло жилью. Желтая, как бубен их деревенского шамана, луна освещала зимнюю стылую тайгу. Тишину ночи нарушал лишь звонкий треск льда, сковавшего реку до весны толстым панцирем.