– Не беспокойтесь, – сказала Анна. – Это верные люди, слуги из нашего поместья.

– Куда уж вернее, – проворчал д’Артаньян. – Особенно этот, с палашом, так и прикидывает, куда мне половчее лезвие вогнать…

– Видите ли, Шарль, они научены горьким опытом… А если учесть, что у этого, с палашом, во время очередного неизвестно кем устроенного нападения на мой прежний дом убили родного брата… Простите им некоторую угрюмость.

– Охотно, – сказал д’Артаньян. – Но не затруднит ли вас объяснить этим достойным господам, что я готов умереть за вас еще охотнее, чем они оба? Я не страшусь опасностей – но не хотелось бы по недоразумению получить по голове этим прадедом нынешних шпаг…

Анна перебросилась со слугами несколькими фразами по-английски, и они окончательно отступили в темный угол.

– Пока что все в порядке, – сказала она. – Они уверяют, что никто не следил за домом, и никого подозрительного не было поблизости.

– Прекрасно, – сказал д’Артаньян. – И что же дальше?

– Дальше? – повторила она задумчиво, с той же беспомощностью. – Дальше… В конце-то концов… Пойдемте, Шарль.

Она взяла д’Артаньяна за руку и не отпускала ее до самой двери спальни.

И вскоре заветное желание д’Артаньяна исполнилось – решительно вопреки тому, как порой случается со сбывшимися желаниями, приносящими, вот диво, разочарование. Не было никаких разочарований, наоборот, он чувствовал себя море– плавателем, после жутких штормов и прочих опасностей вошедшим в обетованную гавань. Когда обнаженная девушка оказалась в его объятиях, когда она отвечала на поцелуи покорно и пылко, когда она убрала наконец узенькую ладонь, прикрывавшую последнюю крепость, и победитель вступил в свои права, с восторгом заглушая поцелуем невольный стон, в его душе родилось нечто прежде неизведанное – не привычное торжество покорителя очередной твердыни, а умиротворенная нежность странника, нашедшего то, что он искал так долго. Все было иначе, совсем иначе. Считавший себя невероятно опытным и чуть ли не уставшим от женщин, д’Артаньян вдруг сообразил, что все его прежние победы были и не победами вовсе, а чем-то другим – уж, безусловно, не имевшим ничего общего с любовью. Только теперь, в объятиях Анны, удивительным образом и послушной, и властвовавшей над ним, он понял, что следует называть настоящей любовью, – слияние душ, а не только тел…

– Вы не уснули, Шарль?

– Ну что вы… – сказал д’Артаньян, пребывая в незнакомом прежде состоянии – блаженного, усталого счастья. – Мне просто так хорошо, что шелохнуться боюсь – вдруг проснусь, и окажется, что все это мне просто приснилось…

– Что с вами? – спросила Анна озабоченно, прижимаясь к его плечу. – Вы вдруг так встрепенулись, передернулись, словно в вас угодила пуля…

– Вы будете смеяться…

– И не подумаю.

– Невероятная чепуха лезет в голову, – смущенно признался д’Артаньян. – Отчего-то примерещилось вдруг, что на самом-то деле меня так и убили в Менге разъяренные горожане, проткнули алебардой, и на самом деле я умираю сейчас в пыли на том дворе, а все дальнейшее: Париж, дуэли, кардинальская гвардия, король, заговор, Нидерланды, вы – все это лишь уместившийся в краткий миг невероятно долгий сон. Словно душа, как бабочка, перед тем, как отлететь навсегда, взмахнула крыльями, и этот мимолетный отблеск солнца на крыле бабочки и есть долгий сон… Глупость какая…

– Смеяться я над вами не буду, потому что обещала не смеяться, – сказала Анна ему на ухо суровым шепотом. – Но вот рассержусь обязательно. Значит, по-вашему, я – не более чем мимолетный сон? И я, и все, что здесь произошло, и сам этот мир? Стоило отвечать на ваши чувства, чтобы в награду услышать о себе такое…

– Анна, поверьте…

– Не бойтесь, я же не всерьез… Бедный вы мой… – Она легонько коснулась его щеки. – Что же у вас творится на душе, если вы и сейчас вспоминаете о смерти? Жизнь с вами обходилась не так уж и сурово до сих пор…

– Как знать, – сказал он задумчиво. – Чего-то важного она меня уже лишила. Даже не она, а Париж. Ох, этот Париж! Анна, Анна… Простите, что я даже сейчас, в ваших объятиях, несу всю эту чушь, но до сих пор мне просто не с кем было поговорить по душам, у меня есть друзья, но это совсем не то… Понимаете, Париж проделал со мной нечто странное – он вырвал кусок из души, а взамен ничего не вложил. Многое оказалось совсем не тем, чем виделось провинциалу в далеком Беарне, – и люди, и вещи, и даже иные идеалы… Многое оказалось сложнее во сто крат – а что-то ничтожнее…

– Это означает, что вы взрослеете, Шарль. Когда-то я переживала то же самое – как и многие. Правда, мне пришлось еще тяжелее – я о своей истории…

– Значит, я достаточно взрослый?

– Пожалуй, – усмехнулась она в темноте.

– В таком случае, могу я просить вашей руки? Насколько я знаю, у вас нет ни родителей, ни опекунов, и все зависит только от вас. Вы взрослая, независимая женщина…

– Вы серьезно все это говорите?

– Куда уж серьезнее, – сказал д’Артаньян. – Какое там влияние сладкой минуты…

– У меня есть сын.

– Ну и что? Постараюсь заменить ему отца.

– Шарль, вам самому не помешал бы мудрый и суровый отец поблизости…

– Только что вы посчитали меня вполне взрослым.

– Это другое, Шарль. Совсем другое…

– Почему? Я люблю вас… и, по крайней мере, небезразличен вам. Вы, без сомнения, понравились бы моим родителям… За чем же дело стало?

Анна долго молчала, а потом ответила серьезно:

– Может быть, дело не только в вас, Шарль, но и во мне. Да-да. Я в последние годы чуточку отвыкла от обыкновенной жизни – как, впрочем, и вы. Кардинальскую службу трудно назвать обыкновенным течением жизни, согласитесь.