Я напряженно выдавил из себя:

— Ну?

— Вот я и думаю, может, действительно начать откладывать деньги. Мало ли что может случиться.

Я не ответил, ушел в другую комнату. Накануне поездки на Олимпиаду я полез в письменный стол — искал водительские права. На дне ящика под кипой бумаг нашел сберегательную книжку на имя Людмилы. Когда она пришла с работы, я показал ей сберкнижку и спросил:

— Что это?

Людмила ничуть не смутилась, ответила с вызовом:

— Ну книжка!

— Почему я о ней ничего не знал?

Она криво улыбнулась:

— А что тут такого? У тебя же есть она!

— Так ведь та наша, семейная.

Жена отвернулась от меня, отошла к окну:

— Семейная, но только на твое имя! Ты переведи ее на меня! Тогда и я свою заводить не буду!

Я тихо сказал:

— Дура…

Я ушел из дому, до поздней ночи бродил по улицам.

Мы давно уже отдалились друг от друга, но только после этого случая я впервые почувствовал к Людмиле острую неприязнь.

Через день я улетел в Токио.

На первой тренировке (за полторы недели до начала соревнований) мне еле-еле удалось взять два метра. Это был предел моего спада. Куда все подевалось: техника, чувство грунта, воля — я словно впервые на свет родился! Во мне продолжала жить только одна самоуверенность — втайне я все же надеялся, не ведая каким чудом, выиграть Олимпиаду. На второй тренировке я преодолел 210 и чуть взбодрился.

Заключительный этап подготовки я провел в одиночестве — отыскал для себя какой-то захудалый стадион с запущенным сектором. Я не хотел, чтобы кто-то увидел меня слабым в растерянным. И правильно сделал: исключив внешние раздражители, я, несмотря на плохие условия, вдруг перепрыгнул два метра пятнадцать сантиметров. Надежда на выигрыш сразу приобрела реальные очертания. Я вмиг ожил. Во-первых, я знал, что на состязаниях прибавлю еще пять — семь сантиметров. Во-вторых, никто из моих соперников не догадывался о том спаде, в котором я находился. То есть перед ними можно было вести себя так, как будто бы я находился в блестящей форме. В-третьих, я понимал: в рамках жесткой борьбы, которая развернется в секторе, золотую медаль вырвет тот, кто покажет результат не больше 220. В том, что я сумею покорить эту высоту, я уже не сомневался.

Короче, я стал психологически настраивать себя только на победу. Однако перестарался в от нервного перенапряжения неожиданно перестал спать.

Настал наконец мой «судный день». Контрольный норматив утренних квалификационных соревнований равнялся двум метрам шести сантиметрам. Кто не смог взять эту высоту, тот не попадал в вечерний финал. Признаться, здесь я натерпелся такого страха, которого никогда еще не испытывал.

Преодолев два метра, я застрял на высоте 203.

Первая попытка — сбил. Вторая — то же самое.

Ко мне подошел Габидзе:

— Ты что, спятил? Это же 203!

Я тупо кивнул ему.

Он повторил:

— 203! Понимаешь? Эту высоту ты с места, с одного шага можешь взять!

Я попытался представить себе, что это всего 203 сантиметра, и не смог: воля, разум, мышцы как бы парализовались.

На последней попытке я несколько раз вставал на место разбега и тут же отходил в сторону.

«Господи! — лезло мне в голову. — И за что меня так судьба на ржавые гвозди бросает? Что я кому сделал? Но это же действительно 203! Нет, все равно не могу, — вдруг обдавало меня холодом. — Что делать? Что? С ума сойти! 203! 203! 203! А если не возьму! Нет, нет! Ведь 203, пойми! Всего два метра три сантиметра, представляешь? Да, — неожиданно сказал я себе. — Сейчас».

Я понесся вперед и нетехнично, коряво перелетел через планку. 206 я взял сразу же.

Однако пережитое ощущение катастрофы все еще не покидало меня. Выходя из сектора, я столкнулся с вытаращенными глазами Кислова, которые под очками казались еще больше. И тотчас со всей пронзительностью вдруг увидел последствия своего чуть-чуть не состоявшегося провала: статьи в газетах, слухи, знакомые презирают, и, главное, тебя забывают все. Желая быстрее скрыться от Кислова, я забыл пригнуть голову и с силой врезался лбом в верхнюю перекладину железной калитки, отделяющей стадион от публики. Кислов в последний миг успел подхватить меня — я чуть не потерял сознание.

Так ли оно тогда было, но сейчас мне кажется, что именно этот удар окончательно привел меня в чувство, избавил от панического состояния.

С огромной шишкой я вышел на вечерние состязания.

«Американцам, — наставлял нас Кислов, — мы, прыгуны в высоту, проигрывать не имеем права». К Олимпийским играм в Токио легкоатлетическая команда США подготовилась как никогда за всю свою историю. Американцы претендовали минимум на двадцать золотых медалей. Бег на короткие и средние дистанции, толкание ядра, метание диска, прыжки в длину, с шестом, наконец, в высоту эти виды они считали беспроигрышными. И не очень ошиблись. Завоевав в легкой атлетике уверенную командную победу, они увезли с собой четырнадцать золотых наград. Мы только пять.

В финал по прыжкам в высоту вышли все основные претенденты на победу. Ник Джемс и Патрик Фул (США), Габидзе и я (СССР), швед, поляк, австралиец и министр по спорту небольшой африканской республики. Кроме меня и Ника Джемса, все они имели свои лучшие результаты в районе 220. Личный рекорд министра был равен 216. Прыгать начали с двух метров трех сантиметров. На этот раз я, как и остальные, преодолел высоту с первой попытки. 206 взяли все… На 209 «посыпались» те, кто не обладал опытом таких соревнований. 212 не покорилась шведу, поляку, австралийцу и африканскому министру. В секторе остались Ник Джемс, Патрик Фул, Габидзе и я. С этого момента и должна была развернуться основная борьба.