Сельма остановилась, покачала головой и снова вздохнула.

– И вот на часах десять минут двенадцатого, и я смотрю, как те двое садятся в наш «крайслер», за который, кстати, осталось внести семь выплат, а прочее большей частью внесла ваша покорная слуга, и отъезжают Бог весть куда. Я так и не видела их больше – ни его, ни ее. Ни машины. А машина была хорошая. Надеюсь, эта дрянь крови ему попортила. – Сельма снова вздохнула и уставилась в пространство.

– Какой ужас, – сказал Тоцци. Ему было явно неудобно. Возможно, чувствовал свою вину: у женщины такое горе, а он цепляется с такими пошлостями, как русская приправа. Простачок.

Гиббонс откусил кусок ветчины и, жуя, уставился на официантку.

– И давно это случилось, Сельма?

Она остановила взгляд на Гиббонсе и мстительно прищурилась.

– Я этого никогда не забуду. Это случилось прекрасным солнечным днем в апреле. В пятницу. В семьдесят втором году.

Гиббонс кивнул.

– Жизнь, Сельма, тяжелая штука: – В семьдесят втором году у него еще не было лысины. И у Руди, наверное, тоже. Он посмотрел на Тоцци, который пытался изобразить на лице сочувствие, хотя хотелось ему одного: чтобы она ушла наконец и дала им поесть. Ну что, доволен? Паршивец.

– Значит, Руди так и не оправился, да? – Интерес Тоцци звучал явно неубедительно.

Сельма вдруг резко повернула голову и чуть не выколола Тоцци глаз одним из своих карандашей.

– А вы смогли бы оправиться? – спросила она. – Как такое возможно? Мой брат этого не заслужил. Он был красивый мужчина. И мог бы себе получше найти.

– Послушай, Сельма, – вмешался Гиббонс, по горло сытый этой мыльной оперой. – Не нальешь ли ты нам кофейку, когда у тебя будет время?

Она внезапно очнулась.

– О, конечно, сладенький мой. Извини. Просто меня заносит, когда я рассказываю о...

– Знаю-знаю. – Гиббонс прервал ее на полуслове, пока она не начала опять.

Сельма выбралась из отсека, обитого коричневым винилом, и встала, оглаживая прическу.

– Сейчас принесу вам кофейничек.

– И этому парню – русской приправы к сандвичу, – крикнул Гиббонс ей вслед. – Пока с ним не случилась истерика, – добавил он гораздо тише.

– Ты очень мил, как всегда, Гиб. Дама изливает тебе сердце, а тебя ничего не волнует, кроме твоего кофе.

– Я эту историю уже слышал. И потом, ты сам позвал ее – оттого что тебе не положили этой треклятой русской приправы.

Тут вернулась Сельма с пластмассовым кофейником и русской приправой для Тоцци в бумажном стаканчике.

– Вот вам, ребята. Теперь все высший класс?

Гиббонс поднял на нее глаза.

– Да, высший класс.

– Спасибо, Сельма, – мягко сказал Тоцци, пытаясь загладить грубость товарища.

– Ну вот и ладненько. – Она повернулась и поковыляла к следующему отсеку принимать дополнительный заказ.

– Ну а теперь, – проговорил Гиббонс, снимая обертку с сахара и бросая кусочки в кофе, – изобрази-ка еще раз те небылицы в лицах, которые ты мне пытался всучить до твоего маленького русского инцидента.

Тоцци нахмурился.

– Послушай. Знаю, ты думаешь – это все фигня, но я все это слышал сам. Я там лежал на брюхе под кустами. Д'Урсо ввозит рабов из Японии.

Гиббонс отхлебнул кофе.

– Нет, Тоц, я на это не куплюсь.

– Но почему? Боже мой, я же видел японских нянечек по всему Милберну. Роксана Истлейк, девушка из агентства по уходу за детьми – я говорил тебе про нее, – рассказала, что жена Д'Урсо руководит этим бизнесом. И я слышал, как они говорили про яки. Они имели в виду якудза, японскую мафию.

Гиббонс закрыл глаза и покачал головой. Опять Тоцци в своем репертуаре. Сначала поклонники дьявола, потом убийца-каратист, а теперь вот якудза. Гиббонс решил обойтись без комментариев.

– Я все же не куплюсь на эту хреновину насчет торговли рабами из Японии. Тут концы с концами не сходятся.

– Почему?

– Потому что Япония – богатая страна и там все дорого. А если ты собираешься покупать рабов, то хочешь купить их дешево, правда? И достаешь их где-нибудь в грязной, зачуханной стране «третьего мира», так? А не в той, где бифштекс обойдется тебе в восемьдесят баксов. Прав я или нет?

Тоцци вытер губы. Он начинал раздражаться. Он всегда раздражался, когда логические рассуждения опровергали его представление об окружающей действительности.

– Я знаю только то, что слышал.

– Так почему ты не пойдешь и не расскажешь Иверсу?

Тоцци сверкнул глазами. Гиббонс улыбнулся по-крокодильи. Он знал почему.

– Ну, Тоц, ты не можешь пожаловаться, будто он тебя не предупреждал. Если у тебя были причины предполагать, что в доме Д'Урсо что-то такое происходит, почему ты не попросил подслушивающее устройство? Иверс не обрадуется, если узнает, как ты ползал там под кустами и подслушивал, причем на пленке нет ничего, что можно было бы предъявить в суде. Боже ты мой, Тоцци, да ты умнеешь не по дням, а по часам.