Так… Стало быть, теперь ему, Леонтию Серникову, надобно спасать Россию. От большевиков. Ладно, подавайте их сюда, побьем и большевиков, лишь бы домой поскорее. Правда, не очень понятно, кто они такие — эти большевики, хотя фельдфебель и говорил, что шпионы. Насчет германца у Серникова не было никаких сомнений: во-первых, не нашей веры, во-вторых, землю оттягать хотят, в-третьих, сами на нас пошли, а мы, стало быть, — не замай. Каски на них с острой пикой, курят черные цигары, и дух от них тяжелый, одним словом — немцы. А большевики? Он и не видел ни разу ни одного.

Все стало понятней, когда ротный однажды объяснил, что надо изловить главного большевика, Ленина, которого немцы доставили в Россию в запечатанном вагоне, заплатив ему миллион. Солдатам давали читать газетку «Живое слово», где черным по белому было написано, что Ленин есть немецкий шпион. Наконец, по рукам пошел списочек врагов государства, которых полагается изловить, и первым в нем значился Ленин. В приватных беседах фельдфебель давал понять, что этих бунтовщиков и шпионов можно стрелять прямо на месте и что за это даже может выйти награждение.

Постепенно вся злоба, копившаяся в Серникове и не имевшая до сих пор точного адреса, стала сосредоточиваться на одном имени: Ленин. Вот кто виноват во воем, вот из-за кого война никак не может кончиться, вот из-за кого он, Серников, не может попасть домой. Ленин рисовался ему огромным бородатым человеком, увешанным оружием, с бомбой за пазухой, и обязательно в черных очках, как и полагается шпиону. Но однажды фельдфебель показал ему газетку с портретом лысого господина с небольшой бородкой и усами, с прищуренными, чуть раскосыми глазами. Под портретом было написано: «Товарищ В. И. Ульянов-Ленин». Ишь ты, «товарищ»… Это обращение, которое Серников уже не раз слышал, вообще-то ему нравилось, но уж никак не вязалось оно с фамилией главного большевика, да еще и немецкого шпиона.

И что-то не похоже, чтоб у такого господина за пазухой была бомба. Должно быть, хитер, на такого и в жисть не подумаешь, что он и есть главный немецкий шпион. Ладно, попадись ему этот Ленин, уж он его предоставит куда надо.

Полк держали в казармах, кормили сытно, но увольнительных в город не давали, чтобы смута и беспорядок, царившие в Питере, упаси боже, не проникли в казарму. И все же путями, неведомыми не только полковому командиру, но и самому фельдфебелю Ставчуку, зараза проникла в полк. Вдруг полк заволновался, забурлил, замитинговал и, не слушая ни окриков, ни приказов, ни уговоров, выбрал полковой комитет. Серников, как и все, участвовал в митинге, но мало что понял и только испугался, уверенный, что митинг к добру не приведет и как бы солдаты беды не накликали на свою голову.

Рано утром четвертого июля полк вывели из казарм (накануне солдатам раздали боевые патроны) для «восстановления и поддержания порядка по приказу Временного правительства». В порядке же столица явно нуждалась: улицы запружены были простым народом, шагавшим куда-то в колоннах с большими кумачовыми полотнищами, на которых было написано: «Вся власть Советам!» Что такое Советы и зачем им нужна власть — Серников не знал, да и не интересовался. Поразило его другое: вместе с рабочими шли солдаты и тоже несли плакат с еще более непонятной надписью: «Да погибнет буржуазия от наших пулеметов!» Как потом стало известно, это были солдаты восставшего 1-го пулеметного полка. И вот по этим-то солдатам и рабочим было приказано стрелять — разогнать, рассеять и восстановить порядок. И тут произошло неожиданное: при команде «На изготовку!» солдаты подняли винтовки, но при следующей команде — «Огонь!» — не раздалось ни одного выстрела. Как ни орали разгневанные офицеры, как ни матерились фельдфебели, полк стрелять отказался. Председатель полкового комитета, высоченный, рыжеусый Федосеев — в нем Серников с удивлением узнал того самого солдата, который самого главнокомандующего не побоялся спросить насчет землицы, — объявил командиру полка, что таково твердое решение полкового комитета: не стрелять. Полк отвели обратно в казармы, демонстрацию же разогнали налетевшие юнкера и казаки. Эти стреляли, убивали, секли шашками, не разбирая. По улицам Питера текла кровь.

В ночь с шестого на седьмое Серникова разбудил фельдфебель Ставчук и, сделав знак не шуметь, велел выйти во двор. Во дворе уже стояло трое солдат из других рот и прохаживался, нервно теребя темляк шашки, юнкер с лицом красиво-надменным и решительным. Ставчук сказал солдатам, что они поступают под команду господина юнкера, а потом, откашлявшись, сдавленным голосом добавил:

— Ленина поедете ловить, братцы, главного шпиона, есть такой приказ самого господина главнокомандующего. Ежели пымаете, хар-рошую награду получите.

У ворот стоял грузовик, в котором сидело еще несколько юнкеров. Солдаты перелезли через борт, шофер покрутил ручку, и грузовик, тарахтя и стреляя синим вонючим дымом, покатил. В городе было пусто и тихо, заря, едва занимавшаяся за Невой, еще не позолотила шпилей и куполов.

Переехали через мост, покатили по длинному проспекту, потом свернули в боковую улицу и на углу Широкой и Газовой остановились. Тут стоял шестиэтажный дом с двумя входами, с высокими окнами. Пошептавшись между собой, юнкера оставили двух солдат охранять входы, а Серникову и еще одному солдату велели идти о ними. Поднялись на третий этаж и остановились на площадке, куда выходили двери семи квартир. Пошарив взглядом, юнкер, исполнявший, видимо, обязанности командира, подошел к квартире № 24 и нажал кнопку звонка. Не отнимая пальца от кнопки, юнкер кивнул Серникову и коротко сказал:

— Давай!

Серников кинулся к двери и, подняв винтовку, принялся колотить прикладом. По всему дому пошел гул, и с каждым ударом Серников чувствовал, как приливает к сердцу злость. Вот она и пришла, та самая минута, когда наконец решится самое важное: сейчас арестуют они главного немецкого шпиона Ленина, и тогда кончатся наконец все беды, тогда останется только побить германца и можно будет вернуться домой, и уж тогда наверняка всех наградят землицей.

Дверь открылась, и юнкера с солдатами вошли в прихожую. Серников увидел немолодую женщину. Лицо ее было сердито, но ничуть не испуганно.