Шрифт:
Ты механически срываешь чёртовы плоды, тащишь полный ящик к дороге, отбираешь самые хорошие в ведро – домой.
Перед обедом женщины моются в протоке, при этом смущаешься ты, а не они.
На обратном пути твои товарки затягивают свои бесконечные старинные грустные волжские бабьи песни, ты пленяешься их красотой и печалью. Из песен ты узнаёшь, что всех баб побросали ихние милёнки из-за подлых разлучниц или же их (милёнков, не баб же) забрили во солдаты, и вот эти такие славные, но такие несчастные бабы клонятся у Волги как ивушки и жалуются речке на судьбу-злодейку. Речка их жалеет, и от этого им легче становится.
Почему-то тебе становится легче тоже.
Тебе четырнадцать. Тебе нравится эта жизнь. Ты любишь слушать эти протяжные длинные песни-истории. Ты научаешься не краснеть, когда бабы болтают невесть что или сватают тебе тут же сидящую чью-нибудь дочку.
Между тем родители занимают у соседей банки и крышки и закатывают твои помидоры. Ты наработал на всю зиму и ужасно этим гордишься.
Ты гонишь прочь мысль о школе. Не к ночи будь помянута.
9
В качестве награды за участие в битве за урожай родители берут тебя с собой в город Ейск. Мама уже совсем плохо ходит, а наш вагон ночью останавливается не у платформы, а там, где она уже кончилась, его крутая лесенка зависает над насыпью, мама кричит, что не будет прыгать, папа снимает её с площадки, еле удержавшись на ногах, а мама плачет от стыда и бессилия.
Всё тебе нравится в этом маленьком уютном городке, кроме того, что вода с сиропом в автомате, во-первых, здесь стоит не три копейки, как везде, а пять, а во-вторых, она солоноватая и потому противная. Ну, и за что прикажете такой город любить?
В Ейске ты продолжаешь знакомиться с роднёй уже по линии матери. Если в Армавире есть одна сестра твоего американского деда – тётя Женя, то в Ейске их целых две: тётя Нина и тётя Галя. Первая – одинокая и бездетная заслуженная учительница РСФСР (одна на весь Ейск), у неё на стене висит её собственный фотопортрет с орденом. Вы остановитесь в её доме, полном книг и журналов.
Тётя Нина расскажет твоей маме, как она в юности любила молодого человека, и как он от красных бежал в донские плавни, потерялся, стал священником, женился. Потом узнал о ней, и писал, писал, пока незадолго до нашего приезда не умер, а она так и прожила этими письмами всю жизнь, утешаясь ими да любимыми своими учениками, уча их русскому и литературе.
Ты случайно услышишь эту красивую, книжную историю, ты увидишь письма, написанные мелким твёрдым почерком священника на больших листах бумаги, успеешь выхватить несколько старинных страстных слов.
Узнав о твоём увлечении журналом «Юность» и всем, что с ним об эту счастливую для журнала и его читателей пору было связано, тётя Нина умиляется и разрешает покуситься на святое. Ты можешь просмотреть все имеющиеся у неё толстые журналы типа «Новый мир», «Нева», «Звезда», «Москва» и тому подобные за последние годы и аккуратно выдрать из них всё, что твоей душе угодно.
Тебе четырнадцать, и твоей душе угодно выдрать Евтушенко и Рождественского, Вознесенского и Окуджаву, Беллу Ахмадулину и Юнну Мориц, Василия Аксёнова и Анатолия Гладилина, Анатолия Кузнецова и Аркадия Арканова, сочиняющего смешные истории под псевдонимом Галка Галкина.
Ты не веришь своему счастью, без устали выдираешь, подписываешь и раскладываешь это своё богатство.
Через сорок пять лет после того лета у тебя останется только повесть Гладилина «История одной компании».
10
Но и это ещё не всё: у второй дедовой сестры и маминой тётки Гали есть сын Юра, который прибыл на Азов из далёкого северного Подольска на авто с неизвестно какой по счёту юной женой, но главное – с магнитофоном и несколькими кассетами с песнями Высоцкого. Ты валяешься на азовском берегу и под шум волн слушаешь Высоцкого, потом слушаешь его же у них в саду и, наконец, Юра дарит тебе одну кассету, начинающуюся с твоей уже любимой «Уходим под воду в нейтральной воде».
Ты ничего подобного не слышал да и не мог слышать, но тебе понятно, что это про то, что надо делать, когда выхода нет.
Тебе не приходит в голову, что всего через шесть коротких лет у заснеженного служебного выхода из Театра на Таганке после спектакля «Павшие и живые» Владимир Семёнович распишется на твоей программке, расстеленной на твоей армейской фуражке, и скажет: «Извините, ребята, я побежал. Видите – меня ждут», а из рядом припаркованной машины какие-то девушки будут размахивать руками и кричать «Володя!».