– Тебе хочется остаться со мной? – помог ему наконец Хыяли.

Юноша судорожно сглотнул и кивнул головой:

– Я очень хочу этого, Хыяли-ага! К тому же неизвестно, сможет ли отец отправиться в Казань, сменится ли когда-нибудь власть в этом благословенном городе.

– Ты убедил меня, сынок. – Юзбаши похлопал юношу по плечу. – На днях я обращусь к уважаемым людям, огланам, которые ведают охраной самого эмира, и обещаю тебе, что с их согласия ты будешь принят на службу.

Сейчас, стоя у беседки, темневшей резными виноградными листьями, Хыяли припоминал этот разговор с племянником. Вечером он обещал испытать его в джигитовке и стрельбе из лука. «Ты должен доказать мне, что достоин служить в охране госпожи Нилюфер», – говорил Геворгу юзбаши. Его служба закончилась час назад, и юноша, должно быть, ждал его у ворот эмирского дворца. Хыяли полагал, что отсюда они отправятся за город, к огромному тутовому дереву, на котором все начинающие воины испытывали меткость своих стрел. Геворг ждал его, а он был вынужден стоять в карауле из-за каприза любимой наложницы эмира.

Хыяли недовольным взглядом скользнул по беседке и замер: в проёме откинулась белоснежная кисея и на пороге появилась Нилюфер. Она вся светилась в длинной розовой рубахе. Её распущённые косы покорными змеями вились по высокой груди и опускались почти до пят. Босые ножки, словно вырезанные рукой искусного ваятеля, медленно ступали по деревянным ступеням. Нилюфер остановилась, словно его взгляд застиг её врасплох, и вдруг засияла улыбкой, призывно поманила мужчину рукой. Не веря своим глазам, Хыяли не тронулся с места. А она вновь подняла белую руку, так что широкий рукав мягкими складками скатился вниз, обнажил шелковую кожу, и призвала жестом:

– Хочу отдать вам распоряжение, юзбаши. Войдите в беседку, на улице ветрено, я замёрзла.

Хыяли не знал, какое затмение нашло на него в тот миг. Вспомнился вдруг жаркий день в Кафе, пыльный караван-сарай, переполненный людьми, и эта женщина, которая едва не стала принадлежать ему на грязном полу кельи. Он давно запретил себе думать об этом эпизоде, но его руки, губы и тело, как оказалось, ничего не забыли. Будучи даже начальником охраны наложницы, он не мог оставаться с ней наедине, не должен был видеть лица женщины эмира. Но в тот миг он и не вспомнил о запретах. Как заворожённый, Хыяли шагнул в беседку. Вцепившись руками в деревянный проём, он своим могучим телом заслонил дневной свет. Мужчина едва угадывал силуэт красавицы в полумраке беседки, слова из пересохшего горла вырвались хриплым шёпотом, растворившись в манящей, благоуханной темноте:

– Что желает, моя госпожа?

– Иди сюда, Хыяли. Подойди ближе ко мне.

Судорожно сглотнув, он шагнул за порог и ощутил руки женщины на своём теле. Она торопливо срывала с него пояс, стягивала с плеч строгий чапан. Зажигаясь её страстным нетерпением, мужчина схватил обольстительницу в крепкие объятья. Но она вдруг закричала, заломила руки, принялась звать на помощь. Хыяли отступил, хотел бежать, но наткнулся на взбешённого яростью старого эмира…

Кони летели по улицам Гёзлева, и в глазах всадников мелькали дома и дворы с глухими каменными стенами. Дома, по большей части из саманного кирпича, имели деревянную надстройку, нависающую над первым этажом. Из-за этой особенности строений улочки сужались, и в иных местах небо проглядывало лишь тонкой полоской меж зазубренных краёв черепичных крыш. Узкие улочки кварталов часто вели в тупик, и всадники, незнакомые с городом, давно бы встретились с непреодолимой преградой. Но седоки, спешившие в этот вечерний час по улицам города, хорошо знали Гёзлев. Они вскоре миновали городские ворота и оставили позади мощные крепостные стены. Пыль завилась клубами под копытами скакунов, а мужчины лишь прибавляли скорость, нахлёстывая коней по взмокшим бокам. Остановились они, когда ночь опустилась на землю, и на небе всплыл серп молодого месяца.

Хыяли спрыгнул на твёрдую почву, без сил уткнулся в мокрую гриву коня. Скакун тяжело дышал, его опавшие бока и тонкие сильные ноги пробирала дрожь.

– Надо напоить коней, – глухо бросил юзбаши, в котором пробудилась кровь кочевника, прежде всего заботящегося о лошадях.

По дороге, ведущей из Гёзлева в южные вилайеты Крыма, встречалось достаточно колодцев, облегчавших жизнь путников. Около одного из них и остановился Хыяли со своим племянником. Здесь можно было напоить коней и самим окунуть деревянные чаши в прохладную, живительную влагу. Они утолили жажду, напоили скакунов, расседлали их, обтёрли досуха мокрые бока. Нехитрые заботы о конях отвлекли обоих от мрачных мыслей. Юзбаши не решился ночевать у колодца, они отправились в сторону степного холма, ведя скакунов под уздцы.

– Что случилось, дядя? – отважился наконец спросить Геворг.

– Мы не можем возвратиться в Гёзлев, – нехотя отвечал Хыяли. – В дороге надо быть очень осторожными. Я уверен, за нами вышлют погоню, а может, уже и послали.

Он отмахнулся, избегая дальнейших расспросов, и помрачнел ещё больше. Геворг больше не осмелился продолжать разговор. А изворотливый ум кочевника искал выход из смертельной опасности, которая нависла над ним. Эмир Дин-Шаих никогда не простит ему посягательства на любимую наложницу. От его гнева не найти спасения ни у братьев, ни у их могущественных покровителей – великого аги Крыма Хусаина-мурзы и самой валиде Нурсолтан. Рано или поздно по решению суда Шариата он окажется в руках мансурского бея, а господин никогда не поверит Хыяли, даже если он будет клясться на Коране, рассказывая о кознях Нилюфер.

Сотник скрипнул зубами: «Змея! Как ловко она оплела меня, как ужалила, отравила своим ядом!» Хыяли корил себя за слабость и за то, что по его вине пропадёт этот юноша, сын Турыиша, которого он успел полюбить.

За холмом мужчина остановился, зорко вгляделся в темноту, туда, где оставался колодезный навес. Ночью звуки разносятся далеко и различимы малейшие шорохи, если преследователи проскачут по дороге, Хыяли их услышит, а пока следовало отдохнуть и дать передых коням. «И ещё, – успел подумать юзбаши, проваливаясь в сон, – в первом же селении надо купить или украсть лошадей. Нам нужны заводные скакуны, без них не оторваться от преследования…»