Трупы валялись повсюду: в шинелях, в зековских бушлатах, голые по пояс, в наколках напоказ. Прямо под столбом, на котором покачивалась, поскрипывая, лампа под металлическим колпаком, в круге маслянисто-желтого света стоял на коленях шнырь Костян и размеренно всаживал и всаживал длинную заточку в грудь лежавшего под ним уже давно мертвого лейтенанта Чарного. Костян беспрестанно хихикал, громко шмыгал носом и мелко, всем телом подрагивал и бил, бил заточкой – по всему было похоже, что он повредился в уме.

Бился в агонии кто-то в солдатской шинели. Полз, оставляя за собой на снегу кровавую полосу, киевский вор Алмаз, кто-то в лагерном бушлате что-то искал, то и дело наклоняясь, среди тел в той части плаца, куда не доставал свет от фонаря и где землю заливал бледный лунный свет. Двое – кажется, из фронтовиков – ходили кругами, шатаясь, как пьяные, толкали друг друга в грудь, пинали мертвецов в шинелях, орали: «Победа! Наша взяла! Бей легавых!» – и еще что-то неразборчивое. Вот один из них поддел носком миску, та отлетела, перевернулась, что-то темное, густое пролилось из нее на снег...

Понятно, что произошло. Когда на плац примчались опера и режимники, воры тут же набросились на них, не вступая ни в какие переговоры, и стали примитивно резать. К тому времени на плацу собрались уже многие – и блатные, и неблатные. И все поддержали воров в этой бойне. Недаром среди убитых Спартак разглядел литовца Сигитаса по кличке Сиг, Рому Кильчу – молдованина из Кишинева... да многих можно опознать, если ходить и вглядываться. Вот только некогда ходить, вглядываться и предаваться философским раздумьям.

Толпа только что умчалась с плаца и бежит к ДПНК [46] – нетрудно определить по реву. Вскоре она разделится на потоки, и кто-то непременно рванет к административному корпусу. И это – вопрос каких-то минут.

Комсомолец.

Если не успеть, то до него доберутся раньше и, уж тут никаких сомнений, разорвут на части. «А если успеешь к нему, то разорвут вас обоих», – прошептал кто-то Спартаку в ухо, но этот голос Спартак слушать не стал. Он уже рванул к административному корпусу, не оглядываясь, топает ли по-прежнему за ним Федор-Танкист или нет. Перебежал широкое открытое пространство плаца, понесся мимо бараков. Лагерь тонул в криках и воплях – они раздавались отовсюду. Всюду же мелькали тени. Вот навстречу протрусили, зачем-то пригибаясь, несколько человек. В темноте Спартак узнал одного – политический Логинов. Наверное, и остальные тоже были из политических. Кто-то из темноты окликнул Спартака по имени, но Спартак даже не оглянулся в ту сторону.

Срезал путь, пробежав мимо кухни и прилегающих строений, – там стояла кромешная тьма. Вот и нужное здание. Он взбежал на крыльцо административного корпуса, отметив, что ни в одном из окон свет не горит. Дернул дверь – не заперта. Даже в полной тьме не составляло труда найти лестницу наверх, на второй этаж, где находился кабинет Комсомольца – лестница начиналась прямо от входной двери.

И дверь в кабинет Кума оказалась не заперта и не забаррикадирована изнутри. Спартак рванул ручку на себя, с запозданием сообразив, что сделать это надо было осторожненько, а то не ровен час шмальнет друг детства, ведь он как-то говорил, что, несмотря на запрет, держит у себя оружие...

– А я все думаю, кто первым заявится, кому будет первая пуля?

Комсомолец сидел за столом. Падающего в окно лунного света вполне хватало, чтобы увидеть его, и пистолет, лежащий перед ним на столе, и ППШ.

– Оборону держать собираешься? – Спартак с шумом подвинул стул от стены к столу и сел напротив Комсомольца.

Вслед за Спартаком в кабинет влетел запыхавшийся Федор-Танкист, остановился в дверях, огляделся. В дверях и остался. Спартак ему ничего объяснять не стал – сам поймет, сообразительный.

– У меня две возможности, – сказал Комсомолец, взяв в руки пистолет. – Первая – сразу пулю в висок. Вторая – сперва отстреливаться, а уж последнюю пулю – себе. Мы полагали там себе чего-то, в игры с восстанием играли, а судьба за нас расположила... В который уж раз.

– Теперь я тебе обрисую твои возможности, – быстро сказал Спартак. – Мы можем тебя спрятать, покуда все не уляжется. Я знаю где. Пока еще не поздно. Или мы можем возглавить бунт и превратить его в то самое восстание, о котором талдычил Профессор. Побег. Но только массовый! Не вдвоем, а всей шоблой. Помнишь наш разговор на берегу озера? Других возможностей не вижу. Ну разве что героически погибнуть... Только зачем?

Комсомолец вдруг резко поднялся, развернулся к окну, распахнул его. Судя по той легкости, с которой распахнул – все шпингалеты были открыты. Наверное, Кум совсем недавно стоял у окна. Любовался на происходящее.

В помещение ворвались уличные звуки: чей-то пронзительный вопль, звон разбитого стекла...

– ДПНК захватили, – безучастным голосом сказал Комсомолец. – Всех перебили, можно не сомневаться и не проверять. – Он повернулся к Спартаку: – Аккурат под этим бежал от самого плаца солдатик. Двое догнали. Причем не блатные, самые простые «мужики». Так вот они солдатика рвали голыми руками, как старую рубашку на тряпки рвут.