Тут собрался интересный квартет из неизвестного мне невзрачного мужика, что приходил ко мне в квартиру с наглым заявлением о якобы возникшем долге. Его подельника, что заговаривал мне зубы на паркинге. Тут же рядом стоял гороподобный Борис Дерзюк, злорадно сверкающий глазами из-под опущенных бровей, и последний, неизвестный мне, какой-то солидный мужчина в дорогом удлиненном френче.

При таком освещении было трудно понять, но мне почему-то он показался кашемировым. Френч, конечно же, не его обладатель. Так что, судя по приблизительной стоимости прикида этого дядечки, остальной пролетарской троицей заправлял именно он. Вероятно, именно он и захотел меня здесь видеть.

— Что ж, ну вот и свиделись. — Голос у солидного мужчины был глубокий и приятный, такому бы, наверное, обрадовались на любом радио. — Знаешь, кто я?

— Понятия не имею… — шамкать пересохшими губами, покрытыми кровяной коркой, было непросто, но молчать было страшно. Где-то теплилась робкая и абсолютно иррациональная надежда на благополучный исход этой всей истории.

— Так давай познакомимся! — Мужчина подошел и чуть нагнулся, так что наши лица оказались на одном уровне. — Я, дружочек ты мой, Штырь! Тот, кого ты опустил за компанию с этим долбоящером! — он ткнул пальцем себе за спину, явно имея в виду Бориса, — Опозорил на всю Москву, гондон! И знаешь, что с тобой за это будет?!

Когда из уст Штыря зазвучали истеричные нотки, его голос резко растерял всю глубину и обаяние, став похожим на собачий лай. Параллельно в моей голове, как из тумана, выплыли слова Саныча: «…свела меня тогда судьба с неким человеком, приближенным к одному из главарей крупной группировки, некому Игнату Штырёву, прозванному в более узких кругах Штыём… ты помял четверых ребят Штырёва…»

Так вот ты какой, авторитет московский… надо же, встретил бы на улице, ни за что бы не подумал. С виду вполне приличный человек, только глаза у него какие-то волчьи…

Честно, после этих слов и излившейся вместе с ними на меня эмоциональной грязи, я перетрусил не на шутку. Было невероятно страшно осознавать, что со мной могут сделать в этом заброшенном подвале, страшно думать, что я уже никогда не увижу белого света и не вдохну полной грудью прохладного осеннего воздуха.

Больше всего мне хотелось отвести голову в сторону и опустить взгляд, изобразить запуганного и затравленного пленника, кем я, собственно и являлся. Может даже немного помолить о пощаде, поунижаться, посулить любые деньги за свое освобождение. Но я прекрасно понимал, что это нисколько мне не поможет. Даже тот огонёк надежды потух, залитый эманациями изуверского наслаждения, которое источал Штырь. Боже, да он же просто больной придурок и садист! Куда я попал…

И будто этого осознания мне было мало, меня поспешила подбодрить внезапоно пробудившаяся логика, говорящая мне, что нападение с похищением — это не то событие, после которого человека отпускают на все четыре стороны с добрым напутствием. Похоже и Штырь здесь объявился одной простой причине — он просто хотел лично поиздеваться надо мной, прежде чем мой бездыханный труп зароют в каком-нибудь суглинистом отнорке под землей.

Мой болезненно пульсирующий мозг с некоторым трудом воспринимал посылы моего дара, который улавливал то садистское предвкушение, что исходило от большинства присутствующих, яснее любых логических доводов говорил мне о том, что в глазах этих людей я уже нежилец.

— Что ты притих, голубчик? Страшно стало? — Штырёв омерзительно улыбался, отсвечивая каким-то полусумасшедшим блеском в глазах. — Правильно, что боишься меня! Но, может, прежде чем я начну с тобой веселиться, ты мне коротко поведаешь, где ты научился так ловко руками махать и стрелять? Нет, правда! Нам с пацанами очень любопытно! Мы, стыдно признаться, даже надумать успели невесть что о тебе! А ты оказался каким-то колдуном из телевизора. Вот как так, а?

Эх… ну вот что я мог ответить на это? Не рассказывать же про свой дар, способность усваивать чужую боль, разгоняя ей свой организм, про тренировки тела и восприятия на запредельных для человека скоростях? В лучшем случае, надо мной только посмеются…

— Ну что ты замолк, выродок? — Штырь схватил меня за волосы и тряхнул так, что клацнули зубы, сразу же следом за этим, щеку обожгло хлестким ударом тыльной стороной ладони. — Где теперь твоя смелость?! Ссышь даже словечко вымолвить, а?!

Я посмотрел в глаза этого скота в человеческом обличии, и меня снова окатило потоком жуткого отвращения от его эмоций. Совершенно гнилой человек, который упивался своим превосходством и минуткой абсолютной власти над скованным пленником. Впервые в жизни я познал неистовое желание не просто убить, а жестоко изничтожить, превратив в месиво из плоти и костей, человека, который стоял передо мной. Уж кто-кто, а эта тварь заслуживала такой участи. Я просто чувствовал это, я видел эту скверну и погнать в нем, что отравляли все вокруг. Следом за этим жгучим желанием пришел гнев на самого себя, за собственное бессилие и за проявленную беспечность. Поехал прокатиться по Москве, Блин…

Этот порыв безнадежной ярости вытеснил страх за собственную жизнь. Теперь мне хотелось ругаться и сквернословить, не позволяя себя хоть в чем-то унизиться перед этими ублюдками.

— И кто еще ссыт из нас двоих? Мне казалось, что это ты на меня натравил своих крысенышей, а сам осмелился высунуться только тогда, когда я оказался закован. Спорим, что это тебе не хватит духу снять с меня наручники?

— Ха-ха! Пацаны, да у нас тут юморист нарисовался! — Пацаны послушно гоготнули на замечание своего босса. — Не для того тебя ловили, чертила, чтоб сейчас наручники снимать!