Все поведение Эллиота меняется, только понимает, что на нас смотрят. Указывает на стол, на котором всего несколько минут назад была разложена старуха.

Снимаю футболку и вешаю на стул рядом со столом. Моя грудь прикрыта простым черным бюстгальтером, какой с трудом сдерживает ее приличный размер. Эллиот кажется немного взволнованным, и я зло ухмыляюсь.

— Они нравятся тебе? — спрашиваю его, ожидая, когда он клюнет. — Я приобрела их за хорошую цену.

— Заткнись и садись, как бы тебя там ни звали, — проговаривает, и не могу сказать, изумлен он или раздражен.

Я поднимаюсь на стол и ложусь, морщась, когда срываю повязку одним махом.

— Это всего лишь сиськи, Эл, — говорю, опираясь на скрипучий пластик.

Эллиот с минуту смотрит на них с сомнением, прежде чем переключить свое внимание на мое лицо.

— Они горячие. Тем не менее, я не хочу говорить о твоих сиськах.

Он открывает пластиковый пакет и извлекает одноразовую иглу, битком набитую чернилами, которые навсегда окрасят мою кожу.

— Я хочу поговорить о том, где ты, бл*дь, была три дня и почему не отвечала на мои звонки. — Его слова суровы. И могу точно сказать, что он не думал ни о чем другом, кроме меня и моей безопасности, с тех пор, как я ушла отсюда три дня назад.

— Мне жаль, — проговариваю тихо. — Они забрали и разбили мой телефон.

— Хорошо, ты в порядке? — спрашивает. Голос Эллиота напрягается, чтобы звучать нормально под тяжестью его отчаяния. Его глаза — океаны беспокойства и боли, и мне нужно отвести взгляд, пока реально не заплакала.

— Я в порядке, — отвечаю. — Я проникла туда. Они купились на мою историю. Вот и все.

— И это все? — Эллиот перестает возиться с иглами и упаковками и пристально смотрит на меня. — Что все это значит?

Я скрежещу зубами и делаю глубокий вдох. События последних трех дней, побившие все рекорды по боли, крови и похоти, проигрываются на повторе в моем подсознании. Не могу рассказать ему о Майкле. Эллиот никогда не заговорит со мной снова, если узнает обо всей глубине моего предательства.

— Я сразу понравилась Дорнану, — говорю монотонным голосом. — Я бы сказала, даже слишком.

Руки Эллиота пусты, и слышу, как его ногти впиваются в твердый пластик, покрывающий стол, на котором я лежу.

— Джулс… — рычит.

Горячие слезы наполняют мои глаза, и я сердито смотрю на него.

— Не называй меня так, — угрожающе произношу. — Ты больше никогда не назовешь меня так, понял? Ты хочешь, чтобы нас обоих убили?

Эллиот отпускает стол и качает головой.

— Он сделал тебе больно? — задает вопрос. Кулаки плотно сжаты.

— Да, — честно отвечаю, смаргивая слезы. — Но я позволила ему. Это все часть плана.

Он хватает меня за плечи, и я с тревогой смотрю на дверь.

— Джейсон наблюдает, — пронзительным голосом говорю я и вижу, что Эллиот использует весь свой запас силы, чтобы отступить от меня и собрать тату-машинку на стойке. Готовит иглы, каждая из которых содержит краситель, какой скоро окажется на моей коже.

— Как ты вообще убедила его остаться там? — Эллиот безумно зол, но в то же время пытается вести нормальный разговор. Супер.

Растягиваюсь на мягком пластиковом столе.

— Я сказала ему, что плакала в прошлый раз, когда набивали тату, и что мне было бы слишком стыдно, если бы он наблюдал за этим.

Эллиот ухмыляется, несмотря на свою прежнюю тираду. Его игла нацелена на мою тазобедренную кость.

— Итак, — безжалостно интересуется он, — ты будешь плакать?

Я сжимаю кулаки, как только начинает тянуть острые иглы через чувствительную, покрытую шрамами плоть, которая покрывает мое бедро.

— Черт, нет. Нужно нечто большее, чем маленькая машинка для татуировок, чтобы заставить эту девушку плакать.

Спустя три часа, моя татуировка полностью заштрихована. Черные и темно-красные вихри с узорами и просачивающейся кровью закручиваются на моей талии. Я потею, моя кожа одновременно онемела и горит огнем. Каждый нерв ноет в своем собственном протесте.

— Я не ожидала, что это будет так болезненно, — говорю Эллиоту, пока он накладывает новую повязку. — Думала, будто все случится очень быстро, или что-то в этом роде.

Эллиот замирает, уставившись на новые синие и фиолетовы синяки на моих запястьях, оставленные Дорнаном во время секса после того, как он застрелил Майкла.

— Твоему телу всего лишь нужно было больше адреналина, — произносит, взяв мое запястье и изучая плоть с нечитаемым выражением лица. Он легонько проводит теплыми кончиками пальцев по синякам. Глубокий хмурый взгляд оседает на его лбу.