Среди сторонников Юга в Англии оказались фигуры крупные: Чарльз Дарвин, историк Томас Карлейль, поэт Теннисон, писатель Теккерей. Профессор Гексли признавался, что «разумом он за Север, но сердце его принадлежит Югу».

Американские «ястребы», как водится, орали, что в два счета забросают шапками и британцев, но Линкольн тогда же сказал, что двух войн одновременно Север не вынесет. Самоубийством было бы в этих условиях всерьез воевать с Британией (это вам не Юг, задыхающийся от нехватки оружия и боеприпасов, амуниции и продовольствия…).

Перетрусивший американский посланник в Лондоне Адамс, не дожидаясь инструкций от своего правительства, принялся с жалким видом уверять англичан: он совершенно уверен, что капитан американского корабля на свой страх и риск напорол глупостей, а из Вашингтона ему ничего такого не поручали. Так что не бейте, дяденьки…

Поскольку в те времена в монархическом государстве очень уж многое зависело от одной-единственной личности, таковая и остановила войну. Практически в одиночку. Супруг королевы Виктории Альберт, германский принц, был категорическим противником войны с США. Именно он (к тому времени не просто тяжело заболевший, а уже умиравший), с трудом держа перо, составил для венценосной супруги меморандум, в котором категорически высказался против военного решения конфликта и предложил «отправить более спокойную ноту», чтобы дать Вашингтону возможность «освободить несчастных пассажиров, сохранив при этом чувство собственного достоинства».

Как ни была настроена против янки Виктория, но своего супруга она обожала, безмерно уважала и во всем поступала согласно его советам – тем более сейчас, когда любимый муж умирал.

Под давлением королевы кабинет министров принял проект Альберта. Американцы, расшаркиваясь и уверяя, что их неправильно поняли, выпустили обоих южан. Принц Альберт скончался через несколько дней после составления проекта. Война была предотвращена буквально чудом, по чистейшей случайности.

Ну, а на Севере к тому времени начался самый настоящий террор, или то, что применительно к нашему Отечеству принято называть «незаконными репрессиями». Президент Линкольн – временно, разумеется, из лучших побуждений! – отменил все законы о неприкосновенности личности. Теперь любой человек в форме мог любого американца упрятать за решетку без ордера на арест, без рассмотрения дела судьей (как того доселе требовал Хабеас Корпус, он же Билль о правах).

Не только в Российской империи, но и практически во всей тогдашней Европе подобный произвол со стороны властей был, в общем, в порядке вещей. Однако гордившиеся своими вольностями американцы этакие новшества восприняли крайне болезненно. Отдельные граждане стали во всеуслышанье называть Линкольна «диктатором» и «тираном» – за что многие из них угодили на нары…

С одной стороны, столь жесткие меры, в общем, для воюющего государства необходимы. С другой же… Горький опыт всевозможной чрезвычайщины, где бы дело ни происходило, показывает: настоящие вражеские агенты и диверсанты (а их на Севере хватало) сплошь и рядом как раз и проскальзывают невредимыми сквозь эту поганую паутину – зато в ней, себе на беду, запутываются люди, ни в чем не виновные (разве только в том, что не научились держать язык за зубами или просто кому-то физиономией не понравились…).

Как деликатно их называет американский историк Брюс Майроф, «гражданские лица, просто попавшие в водоворот военных событий» (98) – и полностью оправдывает Линкольна, ссылаясь на то, что президенты Вильсон и Рузвельт поступали «еще хуже»…

В указе Линкольна говорилось о создании военных трибуналов, которые будут арестовывать и судить лиц, «мешающих осуществлению мер, принимаемых против мятежников» и «оказывающих помощь мятежникам». Под эти расплывчатые обвинения можно было подвести практически любого: в указе не конкретизировалось, в чем именно заключается «помеха» и «оказание помощи». На практике это выглядит уныло: не так летал, не так свистел – пожалте-с на нары!

Донесение российского посланника в Петербург: «Президент потребовал и получил от Конгресса неограниченную власть, которой он пользуется неумеренно. Все политические враги правительства преследуются, и часть из них брошены в тюрьмы. Строгая цензура установлена для газет, которые приостанавливаются простым приказом военного министра. Достаточно критиковать военные операции и правительственные действия, чтобы оказаться под страхом быть арестованным и брошенным в тюрьму. Именно поэтому все крепости Союза были превращены в тюрьмы, где политические преступники без долгих церемоний стали узниками» (62).

Солдаты врывались в редакции оппозиционных газет и журналов. Аресты санкционировал военный министр Стэнтон, а также военно-морской департамент. Даже государственный секретарь США Сьюард, не имевший ни малейшего отношения к силовым структурам, хвастал, показывая на колокольчик у себя на столе: «Я могу отправить в тюрьму любого человека, виновен он или нет» (149).

А заодно, к несказанной радости северных фабрикантов и железнодорожных магнатов, против забастовщиков принялись бросать армейские части, а не полицию, как это практиковалось при разгуле демократии. Забастовали рабочие оружейного завода в штате Нью-Йорк, требуя повышения зарплаты, – пришли солдаты и разогнали прикладами. Забастовали станочники и портные в городе Сент-Луис – прибыли войска и вломили ума. Забастовали в штате Теннесси две сотни мастеровых – армейский генерал их всех арестовал и выслал из родного штата: идите, мол, куда хотите, южные пособники… Прекратили работу машинисты в Рединге – пришли солдаты. Забастовали шахтеры Пенсильвании – ну вы поняли… (58). Для денежных мешков наступили райские времена: больше не нужно договариваться с рабочими, повышать плату, выслушивать требования. Чуть что, беги на телеграф и отбивай телеграмму в Вашингтон, чтобы поскорее присылали солдат: ведь если разобраться и творчески прикинуть, любая забастовка есть «помощь южанам» и «помеха в борьбе с мятежниками». Вашингтон именно так это расценивал и на любую просьбу о помощи солдатушками реагировал мгновенно…

Господа мои, вы себе и не представляете, как развернулись искатели легкой наживы, какая коррупция раскрутилась, как вольготно стало жить на Севере всевозможным прохвостам, казнокрадам, ворам и мошенникам!

Военный министр Камерон казнокрадствовал так, что об этом уже знала каждая собака. К Линкольну как-то явился тот самый Тадеуш Стивенс («ястреб», радикал, экстремист, но, надо отдать ему должное, бессребреник) и заявил с порога, что Камерон нечист на руку, что его нужно срочно увольнять. Линкольн с видом невинного дитяти вопросил: вы что же, хотите сказать, что Камерон может что-то украсть?