Я вылез из спальника, размял затекшие ноги и налил в эмалированную кружку чай.

– - Ты умылся?
– - спросил Лукса.

– - Холодно, -- поежился я.

– - Холодно, холодно,--передразнил он.--Как со вчерашним лицом ходить будешь? Тайга пугаться будет. Соболь уйдет, елка-моталка.

Поневоле пришлось натянуть улы и выйти на мороз. Зачерпнул и обдал лицо студеной водой. От первой пригоршни сжался, как пружина - ох и холодна! Вторую уже не почувствовал, а третья даже вызвала прилив бодрости. Настроение сразу поднялось, захотелось поскорее приняться за дела. Тут на дне ключа я заметил золотистые чешуйки, вымытые водой из кладовой сопок. Интересно, что это за минерал? Подцепил на лезвие ножа одну пластинку и понес Луксе.

– - Я не понимаю в них, -- простодушно признался он.
– Может, это кусочки чешуек ленков.

– - На золото смахивает.

– - Может и золото. Раньше китайцы мыли его здесь. Такие чешуйки и в соседних ключах есть.

После недолгих сборов Лукса повел учить меня премудростям охотничьего промысла.

Мягко ступая, он легко лавировал в густых зарослях: только суконная шапка-накидка мелькала в просветах леса. Мне приходилось то и дело ускорять шаг, чтобы не отстать. Большое преимущество в росте не выручало. Умение Луксы безошибочно выбирать самый удобный путь в густой чаще просто поражало. И если я пытался самостоятельно найти более короткий и удобный проход, то отставал еще больше. При ходьбе охотник не расставался со специальным ясеневым посохом, - первой принадлежностью каждого удэгейца. А выглядит он так: верхний конец широкий в виде лопаточки, применяемой для маскировки капканов снегом, в нижний конец вставлен кривой клык кабарги, прочный и острый, им легко тормозить и рулить при спуске с крутых склонов. С остановками миновали пойменный лес, полезли в сопки. Лукса учил читать следы, определять их свежесть.

Так, гладкий, округлый след, по его словам, бывает у здорового, упитанного соболя, а узкий, неровный - у слабого, худого. У такого и шкурка плохая. Мех редкий, тусклый. У сильного соболя мах прыжков широкий, почерк стежки спокойный, уверенный. В теплую снежную погоду ходят только молодые соболя, да и те крутятся возле гнезда. Соболь шагом не ходит, не трусит, а скачет, становясь на обе лапки одновременно. Бежит обычно двухчеткой: задние лапы точно попадают в след передних, получая уже утрамбованную опору для пружинистого прыжка. Бывает, что соболя "троят", очень редко "четверят". Это значит - одна или обе задние лапы не попадают в след передних. Случается такое во время гона и при скрадывании добычи.

Лукса показал, как ставить калканы на норку, соболя, колонка. Я, как губка, старательно впитывал в себя все, что говорил наставник и сделал вывод--успех охоты зависит прежде всего от того, насколько удачно выбрано место для ловушки и от искусства маскировки.

На излучине реки вспугнули рябчиков. Лукса сбил одного петушка. Птицы с шумом разлетелись в разные стороны. Одна из них спланировала на ель неподалеку от меня. Стараясь прятаться за стволами, я приблизился и выстрелил в неясный контур. Рябчик камнем упал вниз. Подбежав, ничего кроме разбросанных по снегу перьев не нашел.

Обойдя впустую вокруг дерева несколько раз, покричал собак, но тех и след простыл. Удрученный, пустился догонять Луксу. Узнав, про оставленную дичь, он нахмурился.

– - Ой манга, ой манга. Зачем птица без пользы пропадать будет? Показывай, где стрелял.

Осмотрев разнесенные ветром перья, Лукса поплевал на палец, поднял его вверх, юркнул в кусты и, немного покопавшись в снегу, вынул убитую птицу. На протоке встретился свежий след белки.
– - На жировку пошла, -- отметил Лукса.
– - Почему на жировку? Может, наоборот?
– - предположил я.

Охотник глянул удивленно.

– - Ты своей башкой совсем не думаешь. Не видишь -- прыжки большие, лапки прямо ставит--легкая пока. Поест - потяжелеет, прыжок короче будет, лапки елочкой начнет ставить.

Сколько же нужно наблюдательности и зоркости, чтобы подмечать все это... Я смущенно молчал. Да и что я, городской житель, мог поведать об этом следе? Только то, что он принадлежит белке.

Под елями кое-где виднелись смолистые чешуйки шишек, выдавая места ее кормежки. Лукса, улыбаясь, спросил:

– - Видишь, белка кормилась?

Я кивнул.
– - А где она шишку взяла? Как думаешь?
– - Как где? На ели. Лукса покачал головой: -- Из-под снега. Чешуйки плотвой кучкой лежат. Белка внизу сидела. Когда на дереве сидит, чешуйки широко разбросаны. Чем выше, тем шире разбросаны.

В этот момент раздался быстро удаляющийся треск сучьев. Мы побежали посмотреть, кто так проворно ретировался, и увидели следы громадных прыжков. Тут же лежка в виде овальной ямки, промятой до земли.

– - Чьи следы?
– - еще раз решил проэкзаменовать меня наставник.

– - Оленя,--уклончиво ответил я и стал лихорадочно искать глазами помет, чтобы по форме шариков определить, кто здесь отдыхал -- лось или изюбр.

– - Ты мне голову не морочь. Какой олень, говори, -- напирал Лукса.

– - Лось.

– - Сам ты лось... горбатый! Говорил тебе: сохатый рысью уходит. Этот прыжками ушел. Изюбр был. Еще вот, запоминай, -- успокаиваясь, добавил Лукса,-- видишь, снег копытами исчиркан. Изюбр так чиркает, лось высоко ноги поднимает -- снег не чертит.

Видя, что я совсем скис, ободряюще добавил: