Между ней и этой женщиной задернули занавеску, и они не видели друг друга. Но в палате стало светлее: включили все лампы, да и дневной свет стал ярче. Было утро. Она слышала, как люди живо о чем-то болтали. Мужчины и женщины, все разного возраста. Среди них была маленькая девочка, лет шести. Лина пыталась различить голоса в этом сонме разговоров, людей разного пола и возраста. Кажется, там слышались голоса гордых бабушек и дедушек, тетей и дядей, и вроде бы друзей, но их было слишком много в этой слишком маленькой палате.

Она слышала странные короткие звуки, выражающие недовольство. Очевидно, это пищал младенец. Как только младенец издавал какой-нибудь чих, или писк, все сразу принимались одобрительно комментировать.

Лина закатила глаза: ей не нравилось это идолопоклонство.

Тут она вспомнила про маленькую девочку в этой толпе посетителей. Малышка прислонялась к занавеске, как будто это стена. Когда девочка отклонялась, то чуть не падала, но все равно продолжала отклоняться. Кажется, ей просто хотелось посмотреть, кто там, за занавеской.

Лина непроизвольно улыбнулась девочке, но улыбка сразу перешла в усмешку. Девочка улыбнулась в ответ, сказала: «Привет!» – дружески и невинно.

Лина поймала себя на мысли, что ей совсем не нравится это вторжение. Это удивило ее, поскольку детей она любила, но, видно, из-за боли в ней взыграли эти низменные чувства. Все же эта девчонка пробудила в ней что-то, что она не могла объяснить, что-то, к чему не хотелось быть причастной. Она желала прогнать эту девчонку, сказать, чтобы та не лезла не в свое дело и вообще не вмешивалась в ее жизнь. Она знала, что это будет ужасно, и что это будет не она, если скажет это ребенку. Неожиданно из-за занавески выглянула какая-то женщина и крикнула девочке отойти от занавески.

Кто-то сказал, что это вообще-то послеродовая палата и как странно, что здесь еще и другие пациенты. Новоиспеченная мама сказала шепотом, но достаточно громко, чтобы все вокруг услышали:

– Мне медсестра сказала, что у нее был выкидыш.

– Ох, бедняжка, – сказала пожилая женщина, очевидно бабушка.

Последовали возгласы и бормотания сочувствия. Девочка заглянула за шторку и печально посмотрела на Лину. Лина тепло улыбнулась, на этот раз без отторжения. Ей нравилось это сочувствие, но девочку опять кто-то резко одернул.

– Все равно, ей нельзя быть в этой палате, – сказал тот же самый голос, продолжая протестовать.

– Я знаю, но медсестра сказала, что другие палаты переполнены, и это в виде исключения, – объяснила новоиспеченная мать.

– Все нормально. Я не возражаю.

– А где отец у этой несчастной? – громко прошептал один из дедушек.

«И где это, правда?» – подумала Лина. Когда произошла авария, машину вел он. Сам отделался лишь легким испугом и незначительными повреждениями: никаких переломов, никаких потерь и беспокоиться не о чем. «Но зато когда он придет, то без потерь не обойдется – меня-то он точно уже потерял», – подумала Лина. «Ну и пусть, что подумает, что потеря-то невелика», – ухмыльнулась Лина. Она вдруг остро почувствовала злость к нему, как будто вся ее способность ненавидеть вдруг сфокусировалась на одном человеке.

Какая-то девушка, предположительно кто-то из теть малыша, одернула дедушку, сказав: «Ну папа, не так громко! Она же слышит».

Лина услышала, как шелестит больничный халат. Недавно родившая пациентка, наверно, поворачивалась на другой бок. Затем она же спросила:

– Милый, к ней же никто не приходил, верно?

Вопрос, вероятно, был направлен отцу.

Ее молодой муж заключил в умном тоне:

– По крайней мере, я не видел.

– Так нельзя! Просто ужас, – сказала вторая бабушка.

– Я вообще сомневаюсь, что отец существует, – вступил вновь первый дедушка, теперь уже тише.

Но отец у ее ребенка правда был, и его зовут Мишель. По его вине все и произошло: по его небрежности она забеременела, из-за его разгильдяйства потеряла ребенка.

Возгласы и некоторые неодобрения в ее адрес еще слышались какое-то время. Лина ждала, когда они стихнут. Она надеялась, что девочка снова заглянет и посмотрит на нее с сочувствием, но в палату пришла медсестра и заявила, что собирается унести ребенка из палаты поспать. Группа присутствующих попыталась возражать, но, как правило, в таких вопросах сестринский авторитет все равно берет верх. Они целиком переключились на новорожденного, стали его чмокать и посылать воздушные поцелуи. Лина их больше не интересовала.

Как только ребенка унесли, они также быстро потеряли интерес и к матери, а вскоре совсем ушли, оставив его на поруки супруга. Когда они проходили мимо Лины, то бросали на нее неловкие взгляды, печально улыбались, но, казалось, натянуто. Некоторые посматривали с осуждением. Девочка же, напротив, путаясь у них под ногами, улыбнулась и помахала ей. Лине от этого стало хорошо. Она слегка приподняла руку и, как бы скрываясь, помахала в ответ.

Парня Лины и отца ее несостоявшегося ребенка звали Мишель Лефарж. Ближе к обеду он все же пришел навестить ее. Он высокий, сантиметров на десять выше Лины, хотя и младше ее на год. Молодой человек приятной наружности с темно-русыми волосами и яркими карими глазами, с добрым лицом и мягкой улыбкой, он был не лишен харизмы, и окружающие оценивали это по достоинству. Было в нем что-то такое, что заставляло хорошо воспринимать свою жизнь: не бурным восхищением, а как-то уютно и по-доброму, словно жизнь не была такой уж плохой, и ты в ней чего-то достиг. Ему нравилось это чувство: пробуждать в других хорошо относиться к себе и к жизни.