Ильза услышала визг морской свинки и прибежала из ванной с намыленной головой.

Мама услышала рев Татьяны и прибежала из гостиной.

А я прибежала из кухни.

Татьяна стояла на столе, подняв вверх окровавленный палец, и громко ревела.

Морская свинка лежала на полу рядом с дверью. Из ее мордочки текла кровь. Куда больше крови, чем из пальца Татьяны.

Ильза подняла морскую свинку. Та была мертва.

Наверно, она стукнулась головой о ручку двери, когда Татьяна в испуге ее швырнула.

Ильза подошла с мертвой морской свинкой к своей постели. Она положила ее на одеяло. Сначала мне показалось, что Ильза хочет сесть на кровать и что она вот-вот заплачет. Но она не села и не заплакала.

Мама сидела на стуле возле письменного стола Ильзы. Она держала на коленях Татьяну и дула ей на палец, приговаривая:

– Ну ничего, ничего! Вот видишь, уже совсем не больно! Сейчас все пройдет!

И вдруг Ильза подскочила к маме. Она схватила Татьяну и поставила ее на пол.

– Я убью ее! – заорала она. – Я убью ее!

Это было просто ужасно.

Татьяна заревела еще громче. За одну руку ее тянула Ильза, за другую мама.

– Сейчас же оставь в покое ребенка! – мама задыхалась.

– Я убью ее! – орала Ильза.

Мама отпустила руку Татьяны и начала хлестать Ильзу по щекам. Ильза топталась на месте с выражением бешенства на лице и, нечаянно наступив маме на ногу, разорвала ей чулок и оцарапала лодыжку. Тут Татьяна вырвалась и с ревом выбежала из комнаты.

Мама продолжала хлестать Ильзу.

– Ты совсем спятила! Ты вообще разум потеряла! – пронзительно кричала она. – Из-за какой-то паршивой свинки ты готова убить сестру!

Мама схватила Ильзу за волосы.

Потом она толкнула ее на постель, на мертвую свинку, и вышла из комнаты. Руки ее дрожали, она так тяжело дышала, как будто ей было плохо с сердцем.

Ильза целый час лежала на постели. С мокрой намыленной головой она лежала на окровавленной мертвой свинке, и я не могла придумать, как мне ее утешить.

Через час Ильза поднялась.

Она достала из ящика письменного стола коричневую оберточную бумагу, завернула в нее морскую свинку, взяла красный карандаш и написала большими буквами: «Анжелика». Потом сунула мне сверток в руки и тихо сказала:

– Отнеси ее вниз на помойку.

– Мы можем похоронить ее у дедушки в саду, – предложила я.

Ильза покачала головой.

– Неси на помойку.

Я взяла сверток и спустилась с ним в подвал. Там я бросила Анжелику в бак для мусора.

Вечером Курт пришел в нашу комнату. Выражение лица у него было довольно беспомощное. Он спросил, нельзя ли ему купить Ильзе другую морскую свинку.

Ильза тупо поглядела на него и сказала:

– А ты купи своим собственным детям!

Лицо у Курта стало еще беспомощнее. Он два раза открыл рот и снова закрыл его. Хотел что-то сказать, но потом махнул рукой и вышел из комнаты.

Я сказала Ильзе, что она все же несправедлива к Курту. Ведь Курт-то меньше всех виноват. Она набросилась на меня:

– Может, тебе его жалко? Может, ты его любишь?

– Он ничего мне не сделал, – сказала я. Я не хотела спорить с Ильзой. – Да и тебе тоже. Он мне не мешает.

Мне хотелось как-нибудь защитить Курта.

– Зато мне мешают его дети! – крикнула Ильза.

Я сказала, что это ведь дети не только Курта, но и нашей мамы, а значит, наши брат и сестра. Но Ильза возразила:

– Нет, мне они уж никак не брат и сестра! Так же как папины дети! Или, может, и макаки – твои брат и сестра?

Под макаками она подразумевала новых детей папы. Я покачала головой. Макак я тоже терпеть не могла.

– Ну вот, – торжествующе сказала Ильза.

– Но ведь Оливер иногда такой милый, – сказала я.

– Ну и что? Мне-то какое до этого дело?

– Никакого. Конечно, никакого.

Я не хотела с ней спорить. И еще мне было ее жалко. Когда у человека убьют его любимую морскую свинку, слишком уж много от него требовать – чтобы он находил убийцу или его родственников милыми.

Но хотя Ильза постоянно твердила, что она терпеть не может Татьяну и Оливера, я ей не так-то уж верила: Оливер не раз показывал мне жвачки и леденцы, подаренные Ильзой. А один раз показал даже маленькую гоночную машинку. И с прогулками было то же самое.