Оглядываясь вокруг в кафе или баре, мы считываем лица словно штрихкоды и практически сразу различаем среди них «привлекательные» или «непривлекательные», какими бы крошечными ни были физические нюансы, определяющие нашу оценку. Даже спустя четверть века работы в своей сфере я по-прежнему не перестаю поражаться тому, как малейшее изменение способно разительным образом улучшить общую гармонию человеческого лица.

Задумайтесь, насколько ваша индивидуальность и самовосприятие определяются тем, что вы видите по утрам в зеркале в ванной. Теперь представьте себе, что лицо, которое вы знали всю свою сознательную жизнь, было настолько испорчено после перенесенного рака, несчастного случая, падения, нападения, автомобильной аварии или огнестрельного ранения, что стало едва узнаваемым. Некоторые друзья и знакомые начнут переходить на другую сторону дороги, чтобы избежать встречи с вами, и вам придется терпеть назойливые взгляды и жестокие комментарии от незнакомцев, как детей, так и взрослых. Даже близкие друзья и родственники будут вздрагивать при виде вашего лица. Подобные реакции порой становятся настолько невыносимыми, что люди превращаются в настоящих затворников.

Теперь представьте себе то чувство, когда после проведенной микрохирургической операции человек, которого вы так хорошо помните, однако уже и не надеялись увидеть вновь, снова смотрит на вас из зеркала. Осознание того, что мы с моей бригадой помогли человеку кардинально преобразить не только его лицо, но и жизнь, – по-настоящему потрясающее ощущение. За годы практики мы помогли бесчисленному множеству людей, однако у каждого из нас до сих пор пересыхает горло, когда мы видим радость пациента после удачной операции – радость, которую нам выпала честь разделить вместе с ним. Вот почему я решил стать челюстно-лицевым хирургом и почему по сей день, приближаясь к операционной, испытываю все то же радостное волнение, что и двадцать пять лет назад, когда я еще был молодым стажером.

Как и для большинства хирургов, независимо от их специализации, для меня не существует «типичного случая», потому что каждая операция по-своему особенная. Тем не менее моя работа примерно на 80 % состоит из лечения людей с опухолями лица, рта или шеи. Любая операция длительностью более трех часов считается серьезной, хотя нам частенько приходится оперировать по восемь или двенадцать часов, а в редких случаях, когда кровеносные сосуды, которые должны дренировать пересаженный кожный лоскут, попросту отказываются это делать, процесс может затянуться и на сутки. Таким образом, серьезные операции являются самыми нервными, однако в случае успеха они приносят наибольшее удовлетворение.

Перед проведением серьезной операции я никогда не засиживаюсь допоздна, стараюсь хорошенько отдохнуть, обойтись без стресса и суеты. Понедельник – не самый плохой день для операции, хотя, как правило, приходится ограничивать свою социальную жизнь в воскресенье стаканом джин-тоника и прогулкой по саду либо бокалом вина за обедом. Мои операционные дни всегда фиксированны, и я неизменно испытываю радостное волнение вечером перед серьезной операцией, поэтому встать рано утром для меня не является проблемой. Я принимаю душ и бреюсь, затем варю крепкий кофе из свежемолотых зерен – эту привычку я приобрел, работая в Майами, – и спускаюсь по лестнице к своей машине с чашкой кофе в одной руке и тостом в другой.

Все, что мне понадобится для операции, уже лежит в сумке в моей машине, включая деревянный ящик с хирургическими лупами (с 2,5-кратным увеличением), колонки Bose, чтобы слушать музыку, немного еды для перекуса и бутылка воды. Также при мне сумка с фотоаппаратом Nikon D700 SLR. Я делаю фотографии во время своих операций с тех самых пор, как папа с мамой подарили мне фотоаппарат Nikon, когда я выучился на стоматолога. Во время работы в Северной Америке я обнаружил, что здешние хирурги тоже фотографируют практически все свои операции для хирургического журнала учета в качестве доказательства их проведения, поскольку без подтверждающих фотографий операция не считается осуществленной. С учетом сутяжной природы американского сообщества такие снимки при необходимости могут быть использованы в качестве доказательств в случае судебного иска.

Таким образом, с согласия своих пациентов я фотографирую каждый этап операции. Однако делаю я это не с целью защитить себя от суда в случае, если что-то пойдет не так. Подобные фотографии необходимы мне для обучения других хирургов путем последующего обсуждения всех деталей проведенной операции. Кроме того, они позволяют мне самому анализировать свои операции от начала и до конца, чтобы понять, что можно было сделать лучше. Когда что-то проходит не по сценарию, на регулярно проводимых в нашей больнице собраниях по «заболеваемости и смертности» [2] мы все вместе пытаемся понять, что можно улучшить. Таким образом, в рамках предоперационного совещания, на котором мы подробно обсуждаем предстоящую операцию, мы всегда заранее договариваемся, какие детали следует обязательно сфотографировать, чтобы, к примеру, показать, что мы не могли более тщательно расчистить определенный участок при удалении опухоли из-за лежащей под ним сонной артерии, которая снабжает кровью добрую половину мозга, в связи с чем ее желательно не трогать.

Также с разрешения пациента я использую сделанные снимки в качестве иллюстраций для своих лекций хирургам-стажерам. Не так давно во время дистанционного семинара я использовал такие фотографии для обучения более трехсот иракских хирургов, которые – сначала под диктатурой Саддама Хусейна, а затем из-за беспорядков и гражданской войны, поглотивших Ирак после вторжения в страну США с союзниками, – были на протяжении почти тридцати лет отрезаны от достижений западной медицины. Я бесконечно благодарен всем своим пациентам, которые дали мне разрешение обучать других, используя их фото, и я всегда упоминаю об этом во время публичных выступлений.

В дни, когда мне предстоит провести серьезную операцию, чувство предвкушения и приятного волнения нарастает во мне на протяжении всей дороги до больницы. В детстве я всегда очень радовался, когда мы с отцом ходили плавать в бассейне рядом с Глазго, и я до сих пор испытываю похожее радостное возбуждение, когда захожу в больницу, чтобы подготовиться к большой операции. Хотя в паре больниц, в которых я обычно работаю, весьма внушительный главный вход, мы с моими коллегами-хирургами почти ими не пользуемся: как правило, мы заходим через вход, который ближе всего к операционной, а он неизбежно расположен сзади, рядом с мусорными баками.