Словом, всполошилась, а то и прямо ударилась в панику вся президентская рать. И в результате произошло то, чего я безуспешно добивался почти год: архивы КПСС были открыты, хоть и на щелочку, а я, срочно вызванный в Москву для участия в этом процессе в качестве свидетеля и эксперта, получил к ним доступ. Таково было мое категорическое условие или, если хотите, плата за лицедейство в их театре абсурда.

Конечно, интересы наши не совсем совпадали: комиссия, отбиравшая документы в архивах, стремилась лишь проиллюстрировать «неконституционность» действий бывшего партийного руководства, и оттого отобранного ими материала никак не могло хватить для систематического исследования. Это был набор разрозненных документов разных периодов, довольно произвольно сгруппированных в 48 томов по очень общим темам, как то: «Нарушения прав человека», «Терроризм», «Коррупция» и т. д.

Более того, и на составе комиссии, и на методах ее работы в полной мере сказалась та неопределенность, двусмысленность, в которой находилась страна. Уж коли ни президент, ни правительство не могли внятно определить национальные интересы нового российского государства, то вопрос о том, что же все еще является государственным секретом, а что нет, решался этими чиновниками с партийным прошлым вполне произвольно, часто по совершенно фантастическим соображениям.

Например, мне случайно стало известно, что список западных журналистов, сотрудничавших с КГБ, решено было не рассекречивать. Естественно, я поинтересовался почему.

— Ну, что ты, как можно! — ответили мне — Ведь эти люди еще живы.

Но, пожалуй, больше всего поразили меня их полное невежество, их чудовищный провинциализм. Эти люди, представлявшие новую политическую элиту, мозг ельцинской команды, его ближайшее и самое доверенное окружение, просто ничего не знали о внешнем мире. Случайно мне попал в руки протокол одного из заседаний комиссии, из которого следовало, что документы о финансовой помощи КГБ Радживу Ганди решено было не рассекречивать. Как выяснилось, они просто не знали, что Раджива Ганди уже давно нет в живых, и боялись вызвать беспорядки в Индии!

Наконец, и видела эта комиссия, строго говоря, только то, что ей показали. Или, точнее, что никак не удавалось скрыть.

В призрачном мире коммунистических сумерек все не так, как кажется. Скажем, служащие архивов, без которых ни одна комиссия ничего найти не может, — очень часто сами в прошлом технические работники ЦК и, надо полагать, попали на эту работу благодаря каким-то связям с высшим партийным начальством, быть может и родственным. Да и просто привычку, выработанную годами службы в самом секретном месте самого секретного государства в мире и доведенную до собачьего рефлекса, преодолеть не так легко. В результате, любые поиски в архивах наталкиваются на молчаливое, но упорное сопротивление, почти саботаж со стороны многих архивных работников, которые, как известно, и в нормальных-то странах относятся с болезненной ревностью к вверенным им секретам. А тут эта ревность, усиленная у одних страхом, у других — типичным для советского человека желанием поживиться тем, что у него под руками (да еще и не продешевить!), у третьих политическими пристрастиями, у четвертых — извечным желанием мелкого чиновника показать свою значимость, унизив просителя, — выросла в непреодолимое препятствие. Нормальных людей, готовых охотно и доброжелательно сотрудничать с исследователем, там нашлись просто считанные единицы.

Легко представить, как намучилась комиссия, прежде чем набрала свои 48 томов. Начали они в апреле, сразу после принятия дела Конституционным судом, а к моменту моего приезда в конце июня дело еще только-только сдвинулось. Документы продолжали поступать все лето и осень, некоторые «отыскались» только к самому концу процесса и не без вмешательства самого Ельцина. Иные так и остались «ненайденными». Всю сложность «процесса поисков» я смог оценить после того, как, не удовлетворившись «находками» комиссии, стал требовать дополнительных документов. И, хоть никто мне прямо не отказывал, ни документов, ни виновных найти тоже не удавалось. А что тут скажешь? Ну, не нашли. Найти и правда не просто: в архивах КПСС несколько миллиардов документов.

Дело усложнялось еще и тем, что архив ЦК оказался разделен и самая важная его часть — архив политбюро, со всеми его решениями и протоколами заседаний с 1919 года начиная, — была году в 90-м переведена в Кремль, присоединена к президентскому архиву Горбачева. Даже попасть туда было физически невозможно без специального разрешения Ельцина, который его унаследовал вместе с Кремлем в конце 1991 года. И если в основном архиве ЦК, по крайней мере, можно было ознакомиться с описью документов, прежде чем их получения добиваться, то архив политбюро был вообще недоступен. И как, скажите, требовать документ, не зная даже, существует ли он? Работники президентского архива откровенно издевались надо мной, отвечая на все мои пространные запросы лаконично и нагло: «Документ не найден. Сообщите его шифр и дату», — отлично понимая, что ни того, ни другого я знать не могу.

Впрочем, и архив ЦК был немногим лучше: ведь опись дает только самое приблизительное представление о документе, чаще всего лишь его официальное название типа «Вопрос Международного отдела» или «Записка КГБ от такого-то числа». И сиди гадай, нужен тебе этот документ или нет. Стоит ради него тратить силы, связи, недели и месяцы упорной борьбы? И чаще всего, пройдя через все муки, выясняешь, что нет, не нужен. Прямо как в сказке про рыбака и рыбку: закинул рыбак свой невод в синее море, и пришел невод с травой морскою.

Словом, пригодился весь мой славный тюремный опыт методичной борьбы с бюрократической машиной. Приходилось каждый раз добираться до самого «верха», организовывать оттуда «давление», бесконечно изобретать причины, по которым та или иная бумага мне непременно нужна для показаний в суде. Да чего я только не испробовал.

Из всего арсенала наших тюремных трюков я сознательно не стал пользоваться только одним — подкупом. Быть может, я и не прав, но это казалось мне слишком унизительным, как, наверное, было бы оскорбительно бывшему узнику гитлеровских застенков покупать у эсэсовцев нацистские документы о репрессиях. Мысль о том, что те же самые подонки, строившие свое былое благополучие на наших костях, теперь еще и прибыль получат от своей прошлой деятельности, была мне просто нестерпима. Но зато, каюсь, сколько раз, доведенный до тихой ярости саботажем этих недобитков, я воображал, с каким наслаждением, имей я на то власть, выводил бы их небольшими группками во дворик, к стенке, и расстреливал. А, вернувшись назад, спрашивал бы тихим, будничным голосом: «Ну, так нашлась бумажка? А, не нашлась?» И — следующую группку во дворик.