Если мы посмотрим на прелатов, задававших тон на Втором Ватиканском соборе, сразу станет ясно, какие цели он преследовал. Это, прежде всего, епископ Лилля и покровитель священников-рабочих Ашиль Льенар, заслуживший прозвание «красного епископа» (в то время как Иоанна XXIII недоброжелатели окрестили «красным папой»). Это также его единомышленник Йозеф Фрингс, архиепископ Кельна, взявший себе в консультанты, среди прочих, боннского теолога Йозефа Ратцингера – будущего папу Бенедикта XVI. Это, наконец, архиепископ Утрехтский Бернард Альфринк – единственный из членов совета председателей собора, возведенный в кардинальское достоинство Иоанном XXIII. Голландские католики, которых представлял Альфринк, настолько сурово критиковали римскую курию, что окружное послание епископата Нидерландов по поводу собора было изъято из продажи в Италии.

Сюда же можно отнести и весьма чуткого к социальным вопросам аргентинского кардинала Антонио Каджиано, который считался последователем чилийского иерарха Хосе-Мария Родригеса, в свое время получившего прозвище «епископа шахтеров». Из тех представителей высшего духовенства, кто не входил в совет председателей, но имел большое влияние на соборе, необходимо упомянуть миланского архиепископа Джованни Монтини и архипастыря Вены Франца Кенига. Всем этим людям суждено было разрушить планы курии и заставить ее склониться перед собором. Именно Льенар в день открытия заседаний выступил против механического голосования за составы комиссий, предложенного курией, и потребовал предварительно рассмотреть эти составы. Его выступление было встречено овацией епископов. Тон их речей был таков, что один из куриальных сановников воскликнул в ужасе: «Это же протестанты, и они сами того не ведают!» 305

Кроме епископов, в работе собора и его подготовке участвовало множество лиц рангом ниже, а также экспертов из мирян. Они-то, как считается, и обеспечили доктринальное наполнение соборных документов. Среди этих экспертов (нередко приглашенных самим папой римским) встречались люди, еще вчера пребывавшие в опале. К таковым относились, например: ярчайшая звезда новой теологии Анри де Любак, чьи книги скопом попали под запрет в 1950 году; идеолог священников-рабочих Мари-Доминик Шеню, в середине пятидесятых выдавленный Ватиканом из Парижа; наконец, ученик Шеню Жан-Ив Конгар, которому удалось лучше всех истолковать «великий реформаторский порыв 1946–1947 гг. в лоне французского католичества» 306 . Именно они сформировали тот язык, которым начиная со Второго Ватиканского собора Святой престол будет обращаться к верующим. Прогрессисты дождались своего часа!

Локомотивом перемен выступали французы – наиболее плодотворная в интеллектуальном плане часть тогдашнего католицизма. Однако они мало что могли сделать без поддержки итальянского клира – самого многочисленного среди всех католических стран. Одних только епископов в Италии насчитывалось свыше 340, в предсоборных комиссиях они составляли треть членов – 153 человека. На втором месте шли как раз французы с 74 участниками 307 (из Польши в соборе участвовало 59 иерархов, а первоначальная делегация насчитывала и того меньше – 17 человек 308 ).

Итальянский епископат – совсем не марионетка в руках римской курии. Курия – административный аппарат первосвященников. В нем действительно преобладали в то время итальянцы, но встречались и выходцы из других стран. Например, при Иоанне XXIII ведущие посты в курии, кроме итальянца Альфредо Оттавиани, занимали француз Эжен Тиссеран и армянин Григорий-Петр Агаджанян. Поэтому неверно было бы представлять римскую курию выразителем мнения итальянского духовенства. Совсем напротив, значительная часть итальянского клира в тот период исповедовала либеральный дух, несносный для папских сановников. Итальянцами являлись как сам папа-реформатор Иоанн XXIII (Анджело Ронкалли), так и его последователь и преемник Павел VI (Джованни Монтини).

Иоанн XXIII не только инициировал внутреннюю реформу церкви, но и изменил отношение Ватикана к социалистическому лагерю: он признал революцию на Кубе, начал (через Кенига) переговоры с Венгрией насчет заключения конкордата и, между прочим, не пригласил для передачи верительных грамот посла эмигрантского правительства Польши, что означало исключение того из состава дипкорпуса.

Польский узел, однако, оказался куда запутаннее, ибо в него были вплетены интересы немцев, Москвы и варшавского правительства, воевавшего с собственным епископатом. Перед началом собора правящие в Польше коммунисты начали политическую игру, отказав в загранпаспортах нескольким иерархам, которых они считали слишком нелояльными (в частности, многострадальному Чеславу Качмареку из Кельц). Для Вышиньского особенно болезненным оказалось попадание в список невыездных вроцлавского владыки Болеслава Коминека – одного из ведущих деятелей польской церкви. Власти обвиняли его в чрезмерном расположении к западногерманскому клиру, который, по утверждению партийной пропаганды, поддерживал «реваншистские планы неофашистов».

Решать вопрос пришлось на уровне первосвященника. Тот, явно получив сигнал от Вышиньского (с которым был давно дружен), еще до открытия собора, 8 октября 1962 года, принял польских «братьев во Христе». В необычно долгой речи Иоанн XXIII вспомнил два своих визита в Польшу – в 1912 и 1929 годах, встречу с Сапегой, мессу перед черным распятием королевы Ядвиги в краковском соборе и молитву Богоматери Ченстоховской на Ясной Гуре, отдал должное творчеству Генрика Сенкевича, которого, оказывается, читал в детстве, и словно ненароком назвал западные польские земли «возвращенными», как это было принято в риторике Варшавы 309 . Последнее утверждение вызвало скандал в ФРГ, тем более неприятный для понтифика, что немецкое духовенство собиралось играть важную роль на предстоящем соборе, действуя в пользу обновления церкви. Иоанн XXIII, однако, проявил твердость и не дезавуировал свое заявление, да еще и ввел Вышиньского в состав арбитражного секретариата собора по чрезвычайным делам, тем самым поставив его вровень с важнейшими чинами курии. Его не остановили настойчивые сигналы из Польши (как со стороны антиклерикалов, так и со стороны некоторых католиков-мирян), что Вышиньский слишком увлекается культом Девы Марии и совсем не склонен впрягаться вместе с первосвященником в телегу церковной реформы (чего, впрочем, примас и не скрывал, уже на первой сессии встав на защиту латыни и старого требника).

В декабре 1963 года на стол понтифику легла программа фракции «Знак» касательно взаимоотношений Польши с Апостольской столицей. Не мудрствуя лукаво, католические депутаты предлагали Святому престолу установить дипломатические отношения с Польшей – это, мол, поправило бы положение католической церкви в стране и позволило бы активнее проводить реформу в самой церкви (которую сам примас якобы тормозил, как читалось между строк). Взгляд польского епископата на эту проблему при этом не принимался в расчет, что неудивительно – депутаты «Знака» прекрасно знали, что Вышиньский решительно против установления дипотношений. Почему? Потому что тогда в Польшу прибыл бы нунций, и правительство могло бы давить на клир через него. Обращение депутатов к римскому папе через голову польских епископов оказалось вдвойне бестактным, поскольку доставивший его в Рим католический депутат Станислав Стомма приехал, собственно, благодаря протекции Вышиньского 310 . Иоанн XXIII не пошел на поводу у депутатов Сейма, а Вышиньский ославил Стомму на весь Рим как интригана.