Итак, Войтыла заявил, что человек – это не только личность, но и его деятельность. Человек в силу наличия свободы способен на поступки, то есть на действия, зависящие от собственной воли, а не только от его желаний и внешних обстоятельств (этим он отличается от всех остальных живых существ). Поступок, действие – это мостик, соединяющий идеализм и материализм. Деятельность человека подчинена совести (внутреннему нравственному закону), которая через поступки создает мораль. То есть, по Войтыле, мораль – это не основа всякого действия, а его результат. Именно в поступках проявляется, добр человек или зол. Если действия личности направлены к добру, то есть к истине, диктуемой совестью, это приносит ей душевное счастье. И пусть представления о добре у каждого разные, нравственный закон абсолютен (в чем его суть, Войтыла прямо не говорит, но из контекста можно предположить, что это – золотое правило морали: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе»). Несмотря на то что человек действует в обществе, высшим мерилом для него всегда остается он сам. То есть, действуя для других, он в конечном счете реализует себя. Каким образом? Принимая ценности общества как свои собственные. Это называется «солидарность». На пути солидарности стоят две преграды: индивидуализм (когда человек не желает участвовать в действиях на общее благо) и антииндивидуализм (когда общество принуждает человека к чему-то вопреки его воле) 435 .

Легко заметить, что концепция Войтылы – это своеобразный синтез философии Канта и марксизма. У кантианства он позаимствовал положение о внутреннем нравственном законе, у марксизма – деятельность как соединение субъективного и объективного. Войтыла, однако, дополнил то и другое, одновременно отринув постулаты обоих направлений философии в чистом виде. С Кантом ему пришлось особенно тяжко, поскольку тот ухитрился обосновать тот же самый нравственный закон безо всякой опоры на высшего судью, что для Войтылы было чем-то невообразимым. Уже став понтификом, он однажды мученически вздохнул: «Кант, Main Gott, Кант!» 436 Подобно Достоевскому, Войтыла полагал, что «если Бога нет, то все дозволено» 437 . Философия Канта опровергала это утверждение, и Войтыла затратил немало сил, чтобы выявить слабости такой позиции.

К слабостям он относил следующие: во-первых, категорический императив Канта – это полнейшая абстракция, в которую требуется слепо верить, ибо он никак не следует из опыта и вообще не относится к окружающей реальности. Поэтому в рамках кантианства невозможно слить воедино добродетель и счастье, так как для этого требуется, чтобы моральная норма имела хоть какое-то отношение к нашей действительности, а это сам же Кант и отрицал, когда заявлял, что категорический императив – продукт чистого (то есть оторванного от чувственного восприятия) разума. Иначе говоря, если бы кто-то попытался жить по Канту, ему понадобилось бы старательно подавлять все ощущения, дабы не нарушить чистоту разума, либо каким-то образом отключиться от окружающей действительности – и то и другое вряд ли можно признать за счастье. А во-вторых, провозглашая человека самодостаточной целью, Кант (согласно Войтыле) не взял на себя труд выяснить, что же такое человек 438 . В «Личности и поступке» Войтыла следует взглядам Канта во всем, что касается моральных принципов, но источником нравственного закона называет не чистый разум, а совесть, даруемую Богом.

Что касается марксизма, то эту философию Войтыла не терпел за то, что она вообще игнорировала в своем анализе нравственность, и поэтому ее последователи, говорил Войтыла, могли построить только безнравственное общество 439 . В отличие от марксизма, Войтыла изучал личность, а не общество. Взяв из марксизма концепцию практики как связующего звена между идеализмом и материализмом, он приспособил ее к своей философии личности, но не преминул завуалированно пнуть марксизм: «Тоталитаризм или антииндивидуализм – это, так сказать, индивидуализм наоборот. В нем преобладает стремление обезопаситься от личности, которую рассматривают как врага всего общественного и общего блага. Поскольку считается, что в личности содержится лишь стремление к личному благу и нет никакой склонности к самореализации в коллективе, никакого желания участвовать, из этого делают вывод, что общее благо может появиться лишь путем ограничения личности. Иное представление об общем благе не берется в расчет. Благо, которое соответствует личности и которое она сама может выбрать, отвергается, а берется лишь такое, которое мешает ей и ограничивает ее. Поэтому реализация общего блага осуществляется здесь через принуждение» 440 .

Книга Войтылы была написана столь тяжеловесно, что среди краковских священников ходила шутка: мол, в аду их наверняка заставят читать «Личность и поступок» 441 . Тем не менее она прозвучала в философских кругах. Правда, как вспоминал позднее автор, первыми на нее обратили внимание марксисты и принялись критиковать, потому что «она была невыгодна для них, мешая спорить с религией и церковью». Такое внимание к его работе со стороны философов-атеистов оказалось неожиданностью для Войтылы, который не собирался противопоставлять ее официальной идеологии. Он просто размышлял над сутью человека «как главного объекта духовного пастырства» 442 .

Однако холодный прием работа митрополита встретила и у его единомышленников. На открытом обсуждении «Личности и поступка» в Люблинском католическом университете, состоявшемся 16 декабря 1970 года, коллеги архиепископа по кафедре этики имели редкую возможность увидеть раздраженного Войтылу, которого очень задел упрек со стороны одного из профессоров в том, что его книга «скорее описательная, чем экспликативная» 443 .

Тем не менее труд краковского ординария получил известность даже за границей. Это случилось благодаря ученице Романа Ингардена Анне-Терезе Тыменецкой, основавшей в Хановере (штат Нью-Гемпшир) Всемирный феноменологический институт. Работа Войтылы подкупила ее схожестью мыслей: краковский прелат, подобно Тыменецкой, отстаивал точку зрения, что ключом к постижению человека являются его действия, а не характер. Энергичная ученая взялась перевести его труд на английский, заодно опубликовав несколько философских статей сановного земляка в своем журнале. Работа затянулась до самого избрания Войтылы главой Апостольской столицы. А когда Тыменецкая наконец представила ее на суд римской курии, ватиканские чиновники пришли в негодование – в английском варианте оказалось слишком много от переводчицы в ущерб авторским мыслям. Разгорелась тяжба, закончившаяся тем, что Тыменецкая на свой страх и риск все же опубликовала английский перевод, ссылаясь при этом на разрешение Войтылы, полученное еще в бытность его архиепископом. Сам Войтыла при этом устранился от спора, заочно поддержав вердикт ватиканской комиссии, что Тыменецкая сочла предательством 444 .

В 1969 году Павел VI включил Войтылу в состав участников чрезвычайного заседания синода по вопросу взаимоотношений Святого престола и национальных конференций епископов. Генеральным секретарем заседания должен был стать другой польский иерарх – Владислав Рубин. За два месяца до открытия синода Войтыла прилетел из Рима в Монреаль по приглашению канадского епископата, а также местного конгресса польской эмиграции, который отмечал свое 25-летие. Строго говоря, приглашали не его, а Вышиньского, но тот отказался, поскольку не знал английского и боялся, что переводчики исказят смысл его слов, чем немедленно воспользуется коммунистическая пропаганда. Поэтому за океан отправился полиглот Войтыла 445 .

В Канаде архиепископ провел три недели, а оттуда выехал в Чикаго – крупнейшую митрополию США и город с наибольшим после Варшавы числом польских жителей в мире. Туда его пригласил кардинал Джон Райт, бывший епископ Питтсбурга, а в тот момент – префект Конгрегации по делам духовенства. Американским полякам Войтыла был еще и обязан, так как в тот год они профинансировали установку отопления в Вавельском соборе.

Среди встречающих кардинала в Монреале внезапно оказался выпускник вадовицкой гимназии Рудольф Коглер, давно живший в Торонто. Так война, разрушившая прежнюю Польшу и разметавшая ее уроженцев по свету, вновь напомнила о себе.