Вся моя исключительность состоит лишь в том, что дворовое детство, украденное компьютерами у наших детей, перемещало меня как в плоскости района нашего города, так и по стране, накапливая жёсткость встреч в разных уголках необъятной моей Родины. Решив по известным только им причинам жить на Урале, родители длинное лето и все каникулы дарили моим многочисленным родственникам, которые живут и сейчас в разных уголках прошлого государства. Своеобразная смена месторасположения детей приветствовалась нашими семьями, чего не скажешь о нас (детях), которым приходилось приспосабливаться к различным обстоятельствам проживания и произрастания в чужой среде обитания.

Не думаю, что вам уместно будет читать сей фолиант глазами автора, и поэтому, начав издалека, предлагаю вам, поменявшись на время душами, пройти мой путь в армии до конца, примерив на себя то, что я носил в себе, пока не повзрослел на эти несколько лет.

Город Свердловск, февраль 1983 года. Я оканчиваю техникум. Получить красный диплом мешают только две тройки, которые прихватил с первого курса, но пересдавать предметы я не буду, так как это не освободит от экзаменов в военное лётное училище, а ещё – скоро весна, и мне просто лень.

Мне восемнадцать с половиной лет. Зовут меня Гриша, вернее, Григорий Иванович. А если быть точнее, то я Саня, а Григорий Иванович – это моя Уралмашевская кличка. На дворе развитой Социализм, я учусь в авиаспортивном клубе на пилота самолёта третьего класса, у меня три прыжка с парашютом. Мне пришлось бросить секцию бокса, так как микросотрясения мозга могут привести к потере ориентации в пространстве, но тело моё упруго и накачано. Мне ничего не стоит пробежать на время пять километров, сохранив при этом вполне ровное дыхание. На меня уже давно заглядываются девчонки, но я берегу себя от слишком близких с ними контактов, чтоб не раздавать обещаний, так как связываю свою судьбу лишь с будущим триумфом.

Мать, каждый раз провожая на улицу, просит меня не задерживаться дольше десяти часов вечера. Я, выше на целую голову, слегка приобняв её, говорю:

– Мам, ты не беспокойся. Я постараюсь прийти до десяти, но ты ведь сама понимаешь, не могу же я своим друзьям сказать – пойду-ка я спать, а то меня мама ждёт. Я приду, а ты ложись пораньше, со мной ничего не случится.

Мама виновато, но с нотками металла в голосе произносит следующую фразу: «Саша, ты уже взрослый и должен знать, что родители всегда переживают за своих детей. И потом, всё равно я не лягу спать, пока ты не вернёшься. Пойми, мы живём не в самом благополучном районе, а ещё этот Григорий Иванович на нашей улице. Я так за тебя переживаю»

Было трудно с собой совладать, чтобы не подать вида – горько и занятно – моя мать боялась за меня же из-за меня самого! Пришлось объяснить, что Гришу я знаю, и он меня не тронет.

Уже уходя, я услышал в ответ, в спину: «То, что ты его знаешь, страшит меня ещё больше! О нём многое говорят, и многие его боятся!»

Но дверь уже закрывалась, и я быстро спустился с третьего этажа нашей хрущёвской пятиэтажки.

В этот вечер у мамы действительно был повод для беспокойства.

Двор моего дома и сейчас неуютен для сбора друзей и подруг, но за домом, через дорогу, находилась великолепная по тем временам школа № 27. На просторном дворе этой школы мы играли в футбол, катали снежные комья и строили крепости, курили, пили вино и учили друг друга матерным словам. Наши девчонки стойко переносили мальчишескую лексику, дополняя её новыми, более современными оборотами. Они были всегда рядом, их меняющиеся тела заставляли нас взрослеть и совершать порой безумные поступки. Их ранняя рассудительность сдерживала наши воинственные порывы, не давала нам напиваться и охраняла случайных чужих, зашедших в пределы нашего двора. Наш двор – это целый микрорайон, очерченный четырьмя улицами со школой внутри. Основное место обитания зимой – подъезды одной из трёх девятиэтажек.

В тот февральский вечер шёл пушистый снег. Ночь фонарями очерчивала возле подъездов островки. Снег вырывался из ночной пустоты и большими хлопьями посыпал двор. Мы стояли возле одного из наших любимых подъездов, травили анекдоты, подшучивали друг над другом, вспоминая достойные события прошедшего дня. Команда у нас была весёлая, и поэтому затихший ночной двор периодически взрывался нашим громким лошадиным ржанием.

Вынырнув из ночной снежной суматохи, к нам резвым шагом подвалили два незнакомца. Один – высокий и здоровый в длиннополом тулупе, второй – недомерок в чёрной болоньевой куртке. Здоровяк, не дойдя шагов десять, резко остановился и, распахнув тулуп, выхватил ружье. Два круга дульных срезов гипнотизировали наши взгляды, словно глаза кобры, втягивая их в жерла воронёной бездны. Быстрым движением он взвёл курки и стал метиться, нервно выбирая цель.

– Суки, а ну все на хуй к стенке! Кто рыпнется – застрелю!!!

– Бабы на скамейку! А вы, козлы, к стене!!! – заверещал мелкий.

– Кто рыпнется – порешу всех! – объявил здоровяк.

В душе появилась опаска. Боксёрский ринг научил прогибать ситуацию под себя, но эти два отверстия смотрели так угрожающе, что альтернатива в данный момент отсутствовала, так как расстояние до стрелка было слишком велико, чтобы достать его и постараться дать отпор. Мелкого я в расчёт не брал – этого и соплёй перешибёшь, но аргумент в руках здоровяка был весомей любого варианта.