В доме меж тем стоит Заряна, братика к себе прижимает, пошевелиться боится. Хоть и помогла незнакомка, а всё ж страшно. Рядом с ней холодом веет да мысли путаются.

– Не бойся меня, – обратилась она к девочке. – Пугать вас да жить в доме не стану, – сказала девушка, скосивши глаза на красный угол. – Но коль беда нависнет, появлюсь. Не знаешь, кто я?

Девочка отрицательно покачала головой. "Какая странная, – думала она, – неприветливая. Холодная и внутри, и снаружи".

– Морана, – громко ответила дева, прервав поток мыслей ребёнка.

Зарянка вскрикнула и зажала рот рукой. Конечно же, она знала про Морану. Рассказывая сказки перед сном, мама часто упоминала её – повелительницу зимы и смерти. Могущественную и безжалостную богиню, наводящую морок на всё живое, утягивающую в Навь. Серп в руках носящую да нити жизни им обрезающую. Заколотило Зарянку со страху.

Морана свысока наблюдала за девочкой, и в её чёрных глазах не было никаких эмоций.

В этот момент маленький Захарка заплакал от того, что ему никак не поддавались валеночки, которые он пытался стащить с ног. Сестрёнка бросилась к брату, а когда повернулась, кроме них в доме никого уж не было.

С тех пор тихонько жизнь пошла. Заряна полностью на себя взяла хозяйство. Заботилась о брате. Чудным образом, как только подходил к концу провиант, в их небольшом амбаре появлялась котомка с зерном.

И теперь уже сама Заряна, укладывая спать братика, рассказывала ему сказки на ночь. О могущественной Моране. Только теперь в её выдуманных историях чёрная дева обрела совсем другие черты…

***

Проходило время зимы, в деревни и сёла с фронта чаще стали мужики возвращаться. Разбойники поутихли. Не так страшно стало ходить на базар. И приловчилась Зарянка в лес бегать – где первые проталины на солнце появлялись, там дивные подснежники из земли проглядывали. Очень уж эти цветы любили богатые барышни. Которым самим недосуг было бегать по лесам да в талый снег проваливаться, а свежего весеннего запаха в доме ой как хотелось!

Вот она и шмыгала по полянкам лесным. И страшно никогда не было. Хоть с тех пор Морана больше не появлялась, да только знала девочка, что присматривает она за ней и в обиду не даст. Сколько раз боковым зрением видела она мелькнувший подол чёрного платья, тающий средь деревьев векового леса.

Деньги хоть и не большие выручала с подснежников, да им с Захаркой хватало. И даже умудрилась сэкономить да пару курушек-несушек прикупить. И теперь у них с братиком яичко к завтраку завсегда было. Дивились соседки: одни дети живут, а никому обузой не стали, по дворам попрошайничать не ходили, на жалость никому не давили. А иной раз какая баба и сама детям несколько пирожков принесёт иль молочка крынку. Так и жили…

***

А однажды, отправляясь в лес за цветами, забрела Зарянка поглубже. И как поняла, что далеко зашла, остановилась и оглядывается. Лес вокруг незнакомый, сквозь лапы еловые избушка видна. Пошла к ней. Плохонькая совсем домишка, крыша, мхом крытая, дырами пошла.

Одно окно разбито да досками заколочено. Интересно девчушке, – подошла совсем близко, на крыльцо покосившееся забралась. Толкнула дверь – темнота в избе. Вошла внутрь. Было видно, что живут здесь люди, да только неопрятно всё, сыро, холодно. Остатки чёрствого хлеба на столе.

И решила Зарянка убираться из избы подобру-поздорову – а ну как хозяева вернутся, решат, что воровка пробралась. Повернулась она к двери, да так и остолбенела. На крючках у входа одежды полно висит, а в самом краю тулупчик знакомый, да из рукава платок головной свесился.

Признала девочка и тулуп, в котором мать на базар в то утро ушла, и платок её. Зажала рот руками, чтоб не заплакать. Да услышала, что к избе с улицы голоса мужские приближаются. Ничего лучше не придумала, как нырнуть под кровать.

Дверь открылась, и в дом вошли двое. Молча стали раздеваться; один сел за стол, второй лёг на кровать и отвернулся к стене.

– Ну будя тебе, Никон, – прогремел бас одного из мужиков. – Что ты сразу сник.

– Не могу я больше, Степан, – отозвался лежащий на кровати. – Ты посмотри, что с нашими жизнями стало?! С тех пор, как я эту бабу молодую порешил, всё псу под хвост идёт! Ты когда последний раз зверя словил? Я уж не говорю про разбой. Одни старухи убогие на пути встречаются, а если и обоз богатый, то подготовлены они, будто кто их предупреждает, что мы в засаде сидим. Я жрал нормально последний раз уж не помню когда! Одной сухой коркой да водой потчуемся! – закончив жаркую тираду, человек замолчал.

– Да брось ты! Совпадение это. Подумаешь, баба! Одной больше, одной меньше. Ни к чему это связывать.

– Именно после неё на нас неудачи валятся. Говорил я тебе тогда, что неприятно на сердце, будто видел кто происшедшее. Сам лес глаза на нас обратил.

– Ну право, Никон, ты уж заговариваться стал. Никто нас не видел! Обождать нужно, и наладится всё.

– Не могу я ждать, хоть топись иди, тяжко внутри…

– Ишь чё удумал, – бросил Степан, – топись! Нет у нас дороги иной, окромя разбоя! Неужто не понимаешь, что нельзя нам с рожами открытыми да к людям. Вмиг вздёрнут. Посчитай, сколько душ на нашем счету.