– Эка ты хватила! – удивился незнакомец пуще прежнего. – А что у нее делать?

– Ну как что, показать внутренность, получить во дворец пропуск. Я все перепробовала, других способов попасть во дворец нет. Кузнец господин Упыреев сказал, что я в черном списке.

– А как можно показать внутренность, не убившись? – задумчиво пробормотал незнакомец, почесав лоб.

– Не вашего ума дело! – разозлилась Манька, решив, что никакой помощи не дождется. Спросишь дорогу, чего доброго, еще глубже в лес заведет.

Она высморкалась, подобрала заплечный мешок, закинув на плечо.

Но таинственный незнакомец не замедлил с ответом, попеняв:

– Посредница близко и далеко. Я, например, отсюда могу любоваться ею, сколько влезет. А видишь ли ты конец своего исхода так же ясно, как я? – он улыбнулся, снова став доброжелательным.

Манька задумалась: конечно, а иначе стала бы искать способ доказать Идеальной Женщине добрые намерения?

– Ох, не зря летит по земле дурная весть о тебе от Помазанницы моей, ох, не зря! – покачал он с осуждением головой. – Легче всего обвинять белый свет, что нет в тебе света. Люди на своей земле живут в мире и согласии, а у тебя голод, холод, глад и мор, – постучал он тростью о землю, повторив точь-в-точь, как кузнец Упыреев. – Порочна ты, Маня, в своей сути – и свидетелей тому пруд пруди! Может, ты и думаешь о себе по-другому, но если десять говорят белое, кто поверит, что черное? Спустись с небес! – скорее, сочувствующе, чем осуждающе, посоветовал незнакомец.

Манька внезапно застыла, каменея оледеневшим сердцем.

Помазанница?

Обжигающий взгляд скользнул по внешне спокойному и улыбающемуся незнакомцу, источающему сладкий аромат каких-то забытых сладких благовоний. Было темно, хоть глаз выколи, ближайшие вековые стволы тонули в непроницаемом густом мраке, но вокруг незнакомца тьма рассеивалась. Она отлично видела и трость, и его плащ, и волосы, и смазанное лицо с ироничной улыбкой, ослепительно белые зубы, которые он скалил.

– Внутренность… Она, Маня, у тебя черна, как железное проклятие, пуста, как сама бездна. Ты не представляешь, как жестоко Бог наказывает за бездушие, а твоя внутренность бездушна.

Она не говорила ему свое имя…

И чего это он о себе вообразил, чтобы называть ее бездушной?

Сердце ее полоснуло болью.

– Да кто вы такие, чтобы людей унижать? – Манька угрожающе наставила посох на незнакомца, сердце ее разорвалось от боли. – Легко вам о свете и тьме рассуждать, а попробовали бы, как я… с железом да пешим ходом! Сдохну, а вы все будете напраслину возводить, как будто это не вы мне, а я вам жить мешаю. И после смерти моей не уйметесь… Ведь все у вас есть, все, чего душа пожелает, что вам еще? Лохмотья мои хотите? Вот, нате, берите! – в отчаянии, она сдернула с себя дырявенькое, латанное-перелатанное пальтецо, в сердцах швырнула по ноги незнакомцу. – Больше ничего нет! Можете железо забрать, да только вы другим его раздаете… – и начала успокаиваться. – Бездушная… Это вы – бессердечные твари!

– Если праведница, что же носишь железо в котомке? – с ехидцей спросил незнакомец, не впечатлившись гневной речью. Наклонился, поднял пальто и мягким движением накинул ей на плечи. – Я смотрю, не утруждала себя страданиями. Не Благодетельницу ты искала, себя показывала. Ну, как, рассмотрели? – он криво ухмыльнулся. – Царица она, Царица Неба и Земли. На царство взошла – и люди ей поклонились, а кто принял правду твою?

Манька покраснела, проглотив обиду, подступившую к горлу. И то правда, тут он прав, она уже месяц ходила в удобных кроссовках, дожидаясь, когда заживут язвы на пальцах – от железной обуви уже к вечеру она не чувствовала ног. Да и люди над нею смеялись. И везде, где была, никто ее не поддержал. Единственный раз старая бабушка приняла беду ее близко к сердцу: выслушала, посоветовав близко не подходить к Благодетельнице, пока железо не сносится, помыла в бане, подставив плечо, когда она от усталости повалилась, а потом снабдила узелком лечебной травы и осиновыми опилками, повесив оберег на шею, перед сном долго гладила по волосам, словно мать больного ребенка, что-то напевая, а когда заснула, постирала и просушила одежду. Но мудрее ли она была? Может, просто своих детей у нее не было, ее сиротской долей прониклась?

Манька ничего не ответила. И не раскаялась. Не показывала она себя. Сам бы попробовал управиться с железом. Она попробовала, теперь на нее страшно смотреть. Оставшиеся корни зубов гнили, впору на стену лезть, рука от посоха отнимается, а ноги покрылись мозолистыми струпьями. Даже наждаком пробовала его пилить, да только все без толку.

Она зло развернулась и пошагала по мягкому мху прочь искать хоть какую-то тропу.

– Кто, кроме меня, мог бы помочь тебе в этом лесу? – негромко крикнул вслед незнакомец.

Манька не обернулась.

Плохая… Да чем же плоха? Как можно нищету ставить в вину? Не сидит без дела, работает, а им разве докажешь? А сам-то… Ишь, холеный какой, на одну цепь можно жить припеваючи до конца дней. Он не был сиротой, ему не жали сапоги, звери на него не нападут. Сытый голодного не уразумеет, так к чему объяснять свою правду, если у него уже есть своя?

Ну и пусть катится со своей Помазанницей ко всем чертям!

Через несколько шагов она остановилась, чутко прислушиваясь. Ночь становилась гуще. Лес как будто уснул, кругом стало тихо-тихо, даже ветер притих. Манька слышала гулкое биение своего сердца, свое обиженное хриплое дыхание, каждый свой тяжелый шаг и хруст опавшей хвои и шуршание прошлогодней листвы под ногами.

– Ты селение с востока или с запада обходила? – догнал ее незнакомец.

– С запада, – нехотя ответила она, припоминая дорогу.

– Тогда нам туда, – незнакомец ткнул пальцем в густые заросли.

Манька поморщилась: через такой ельник, пожалуй, не проберешься, а если зверь – не заметишь.

– Почему туда? Может, сюда, – взглянув исподлобья, с неприязнью и вызовом спросила она.

– Есть такая наука, без которой в лес лучше не соваться, – словно не заметив ее агрессии, миролюбиво ответил незнакомец, в приглашающем жесте тростью раздвигая перед нею ветви. – Правильная ориентация называется. Муравейники и ветви на деревьях гуще с южной стороны, мох на деревьях с северной, солнце на востоке встает, а все реки впадают в море…