Один из них, Кирсан, похожий на бульдога, а по прозвищу Киса, сначала промурчал, а потом прорычал:

– Вы, батюшка, того… Поосторожней с этим придурком! Мы его за драку взяли. Напал на нашего рыночного торговца лубочными картинками. Стал его бить и кричать, что торговать клеенками, где бабы с голыми плечами намалеваны, то же самое, что торговать самими бабами. Но при чем здесь это? Лубок он и есть лубок.

– Смотрят на лубок, а думают про лобок! – закричал взъерошенный Феофилакт.

– Вот видите, – промурчал Киса. И рявкнул: – Придур-р-коватый он!

– Благословляю отпустить его! – решительно сказал отец Алексий.

Так иерей Феофилакт Авдеев оказался в доме своего бывшего семинариста, а ныне священника Алексия Преображенского.

В доме отца Алексия за чаем выяснилось, что Феофилакт давно уже почислен за штат, оставил жену, дочь и подвизался в Покровском Богородицком монастыре близ города Михайлова. Когда же отец Алексий начал расспрашивать его о жизни, юродствующий иерей не стал прикрываться мнимым безумием и поддержал беседу.

– Как же оставил ты служение священническое? – спросил его отец Алексий. – Ведь это долг твой. Законный долг…

– Так-то оно так… Только по милости Божией сподобился я благодать обрести. А благодать повыше долга будет, повыше закона. Вот она-то и подсказала мне, что надо делать, как жить.

– Так на ком же благодать может быть больше, чем на священниках, получивших ее в таинстве Священства? А ты, хоть и священник, правила священнические нарушил.

– Так-то оно так… А все ж на познавших любовь к людям и ко Христу благодать изливается поболе.

– А может, самомнения у тебя поболе, а не благодати? Как ты можешь нарушать правила, не боясь Бога прогневать?

– Так-то оно так… Только благодати без любви не бывает. А любовь все знает. Она даже знает, когда можно нарушить правила, по которым человек должен жить.

– Любовь к Богу у каждого христианина должна быть.

– Так-то оно так… Любить Бога каждый готов. А ты полюби-ка сначала своего ближнего. Грешника полюби. Ведь Господь пришел грешников спасти… Он за одну плохую овцу готов оставить сотню хороших. Хорошие и так спасутся, а плохие без Него погибнут.

– Значит, ты свое стадо оставил из-за одной паршивой овцы? А разве быть священником и любить грешников нельзя?

– Так-то оно так… Можно и не перетакивать. Только не для всех путь этот. А еще вот что… Не все могут кукарекать!

– Как это?

– А так. Ку-ка-ре-ку, не царствуй лежа на боку! – по-птичьи проголосил Феофилакт, подбоченясь и прискакнув, как молодой кочеток.

Батюшка, как человек начитанный и знающий, что такое юродство, все понял. Феофилакт, кукарекая про царя, сказал, что не каждый может обличать в грехах влиятельных людей, говорить им правду в глаза, не боясь пострадать за это.

Не успел отец Алексий обдумать свое умозаключение, как в избу кто-то постучался. Матушка Аграфена Филлиповна тихо как уточка поплыла открывать дверь. В сенях послышалось шушуканье, после чего в горнице появился гость. Это был диакон Вениамин. Важный человек. Когда он начинал в храме возглашать просительные ектении, то всем казалось, что он не просит, а требует, как генерал, исполнить его наказы. И ходил отец Вениамин как высокий чин. Глянешь на него – ну никак не ниже полковника этот диакон! Зря некоторые подшучивали над ним, называя денщиаконом. Генерал! Ну, на крайний случай, полковник…

– Здрасьте вам, – сказал важный диакон, заходя в дом Преображенских.

Увидев знакомого ему юродивого Феофилакта, он до того смутился, что из генерала превратился в завалящего денщика-денщиакона. Отец Алексий до того изумился этому, что встал навытяжку, как солдат, которому был дан приказ «смирно». А Феофилакт вдруг зафыркал:

– Фу, фу, уходи отсюда, Веня, уходи. Ты тридцать дымящих духов с собой притащил!

– Э, батюшка, ученый ты человек, а все в духов каких-то веришь, – сказал обиженный диакон Вениамин. – Учился ты, учился, да, видно, совсем заучился.

Вдруг юродивый иерей Феофилакт выскочил из-за стола и, схватив диакона за косичку, выволок его из избы, приговаривая:

– Не ходи солдат с косичкой в храм благословенный!

Важный гость не успел даже опомниться, как оказался на улице. Отец Алексий был просто ошеломлен и как статуя продолжал стоять навытяжку. А матушка Аграфена, наоборот, нисколько не удивилась.

– Знаешь, батюшка, какое тут дело? – сказала она. – Вениамин мне сейчас сказал, что помещик его в солдаты отдает.