Гелла еще некоторое время сидела молча. Потом резко встала, я тоже подскочил с места.

– Я поняла вас, Олег, и поняла, что вы хотели мне сказать, – вымолвила она опять абсолютно бесстрастным голосом. Лицо тоже стало непроницаемым, каменным, по нему никак невозможно прочитать, к какому выводу в конечном итоге она пришла и смог ли я ее своей зажигательной речью хоть чуть-чуть в чем-то убедить.

Гелла снова обрела свое постоянное состояние – превратилась в каменную деву, истукана, сногсшибательно красивую, но лишенную каких-либо эмоций. Куда все делось, что эмоции закончились? Это вообще что, порционное блюдо? Ведь только что передо мной сидел человек из плоти и крови, способный чувствовать и сопереживать, и вдруг – бац – как будто кто-то тумблер переключил, и вот она уже «снежная королева» – обжигающе холодная как лед, далекая и совершенно непонятная.

– От себя лично обещаю вам, Олег, что всенепременно изложу суть вашего доклада, все ваши доводы и наблюдения, – она помахала моим браслетом, – нашему координационному совету.

«Ну, вот это уже кое-что», – подумал я.

– А пока отдыхайте. До свидания.

– До свидания, Гелла.

Она повернулась и пошла прочь. Сделав два шага от стены, почему-то передумала и повернулась ко мне.

– Да, Олег, тот космонавт, погибший на Грелиоссе, его звали Алан, и… – тут наступила пауза, видимо, она размышляла о том, говорить мне что-то дальше или нет.

– И… – подхватил я, как бы слегка подталкивая ее.

– Он был моим сыном.

У нее на глазах выступили слезы. Вот тебе и каменная дева. Она ушла. А я стоял и думал. Каково сейчас ей? С одной стороны, вот оно, решение. Гелла, как я понял, занимает высокое положение и имеет сильное влияние в своем обществе, поэтому запросто может сделать все от себя зависящее, чтобы склонить координационный совет на нашу сторону. После чего мы получаем добро на проведение акции на Грелиоссе и возвращаем ей уже давно оплаканного самого родного для нее человека – ее сына. Это для нее реальный шанс. Так бы обязательно сделали высокопоставленные чиновники в наше время, и неважно, сколько бы народу при этом полегло и сколько судеб было бы разбито, но они бы cто пудов приняли волевое решение и вытащили бы свое дитя вопреки всему. И, наверное, я не имею права судить их за это. Я никогда не был отцом, не случилось в прошлой жизни, не довелось. Все время мечтал о том, что Светка подарит радость отцовства, но у нее была только одна отговорка: «Зачем нищету плодить?» А я очень хотел. Мне кажется, это здорово, ни с чем не сравнимо, когда ты берешь на руки маленького человечка, плоть от плоти себя, чувствуешь, как он доверчиво прижимается к тебе, его теплое чистое дыхание согревает твою душу. Ты безумно рад от того, что слышишь каждое утро, как он просыпается, и каждый вечер, укладывая его в кроватку, – как он, счастливо улыбаясь, засыпает под твоей защитой, как он задорно смеется, как растет, а ты вместе с ним заново познаешь мир. Быть ему во всем надеждой и опорой. Думаю, я бы порвал себе жилы, но сделал бы так, чтобы моего ребенка обязательно спасли. Но здесь совсем другое общество, совсем другие люди, и они воспитаны так, чтобы всегда ставить общественное выше своего, личного. Расхожее выражение «Своя шкура ближе к телу» – это не про них.

Приходя к какому-нибудь решению или вынося какой-то вердикт, им нужно все тщательно взвесить, быть полностью беспристрастным, знать, не навредишь ли ты своими действиями остальному сообществу в целом и каждому в отдельности. Думать прежде всего обо всех, а не только о своем – таковы догмы и каноны людей из будущего, ну, наверное, и слава Богу, что так. Только вот не знаю, согласится ли остальной их мир с моими доводами.

В комнату ворвался мой экипаж, им уже невмоготу было ждать. У всех в глазах один и тот же вопрос.

– Ну, что скажешь? – спросила за всех Аня.

Я еще не отошел мысленно. Прорабатывая наш с Геллой разговор, находился, так сказать, на своей волне, в глубокой задумчивости. Поэтому машинально, не вникая в суть, произнес любимую фразу моего приятеля Сашки, когда ему задавали такой вопрос: «Что скажешь?»

– Что скажешь, свой достать иль ты покажешь?

Правда, Сашка за это никогда не получал по фейсу, ну, во всяком случае, о таком исходе никогда не слышал, а вот мне тут же, не отходя от кассы, прилетело. Звонкая увесистая оплеуха моментально привела меня в чувство. Щека зарделась и запылала как обожженная. Ручка у девушки Ани тяжелая.

– Ты что, вконец очумела? – поинтересовался я, потирая ушибленную щеку.

– Это ты со своими сильно подержанными шлюхами будешь упражняться в словесности, а с порядочными девушками будь добр разговаривать так, как того требуют правила приличия, – назидательно сказала она и подула на свою слегка припухшую ладонь, видно было – приложилась от души, не жалея.

– Кстати, давно хотела это сделать, – подленько, но с чувством глубокого удовлетворения, ухмыляясь, обронила блюстительница свода правил приличий и воительница за нравственность в придачу Аня.

– Очень рад, Анечка, что доставил тебе, как порядочной девушке, такое незабываемое удовольствие, – расшаркался я в вежливом поклоне.

Андрюха закатил глаза к небу и сочувственно развел руками. Я воспринял это как акт сострадания. Больше меня никто не пожалел.

– Может, хватит уже?! – прокричала Алина. – Что конкретно сказала Гелла?

Девчонка была на грани истерики. Поэтому я подошел к ней, ласково обнял за плечи и начал говорить доверительно тихим вкрадчивым голосом, как с больным ребенком:

– Все в порядке, Алин. Гелла на нашей стороне, но нужно некоторое время, чтобы скоординировать дальнейшие действия.

– Сколько ждать? – она глядела на меня с надеждой.

Думаю, недолго. Она не одна решает. Ты же сама понимаешь, вопрос очень серьезный, но все будет тип-топ. Обещаю. Она мне сама намекнула.

Я выдавал желаемое за действительное не потому, что боялся Аниных угроз, хотя их тоже не стоило сбрасывать со счетов, но дело все-таки не в этом. Мне очень хотелось хоть немножко успокоить Алину, не находящую себе места и съедающую себя изнутри. Ради этого я слегка привирал. Ну, хорошо… откровенно врал, но я правда искренне верил в то, что говорил сейчас Алине. Почему-то после беседы с Геллой мне казалось, что кураторы все-таки согласятся с нашими доводами и пойдут на эту аферу. Про себя я мог смело называть вещи своими именами. «Ну а если нет, если не пойдут?» – с тревогой поинтересовался внутренний голос.