Шрифт:
– Приезжайте ко мне в два часа дня.
– А в час?
– спросил далекий администратор.
– Ну... хорошо.
Администратор выключился, затем обогнал Америку и явился в час без четверти.
Гость одет был в пиджак, полосатые брюки, ботинки на пуговках. Гость был с лысиной, бородкой и печальными глазами.
– Садитесь, пожалуйста, - сказал я, изумляясь тому, что при госте нет портфеля.
Впрочем, отсутствие портфеля возмещалось наличием драгоценного камня в засаленном галстуке, по всем признакам - изумруда.
– Мерси, - сказал гость, - фамилия моя - Суворов-Таврический.
– Скажите, - воскликнул я, стараясь, чтобы изумление мое не приняло неприличных форм.
– Без сомнения, Таврический - ваш псевдоним?
– Нет, - ответил гость, - как раз Таврический - фамилия, а псевдоним Суворов. По отцу я - Таврический, а по матери - Котомкин.
– Таким образом, вы - Котомкин-Таврический.
– Да, - подтвердил гость.
– Вам, может быть, моя фамилия неприятна?
– Помилуйте!
– воскликнул я.
– О вас много и тепло говорил мне Бобров в Ленинграде. Вы знаете Боброва?
– К сожалению, нет... Но я много слышал о нем хорошего, о Боброве, поспешил я утешить гостя.
Как известно, люди, говорящие о вас много и тепло, редки. Гораздо чаще встречаются такие, что говорят мало, но пакостно, поэтому я сразу взял Боброва на заметку.
– Вы Ленинград знаете?
– спросил Суворов.
– Как же!..
– В том месте, где трамваи поворачивают с проспекта 25 Октября, направляясь к "Европейской" гостинице, и где стоит...
– Громаднейший бюст!
– подтвердил я.
– Да. В один прекрасный день мая я сел в трамвай, имея при себе в кармане 1200 рублей казенных денег. Нужно вам заметить, что я влюблен в строительство социализма, и вид новых кубиков, которыми мостили, вызвал у меня взрыв восторга. Мысленно я видел великий город в садах и рабочих домах... Проехав четыре квартала, я вышел из трамвая, взялся за карман, зашатался и едва ли не упал...
– Тут ужас выразился в мутных глазах Котомкина-Суворова: - Денег при мне не было.
– Вырезали?!
– Вырезали. В то время, когда я любовался кубиками. Я лишился службы в театре.
– А в каком вы служили?
Таврический махнул рукой:
– Мне больно говорить об этом. Три месяца я метался по Ленинграду и покрыл растрату. По счастью, друзья мои, Туррок и тот же Бобров, помогли мне, и я получил место.
– В другом театре?
– Нет, это был кооператив. Мне дали место кассира. Коротко скажу: не успел я прослужить и двух недель, как в том же трамвае и в том же месте у меня вырезали шестьсот семьдесят казенных рублей.
– Однако!
– воскликнул я нервно.
– Но это не все, - сказал Суворов, - я переехал в Москву. Мне помогли, и вот я снова при должности.
– В кооперативе?
– Нет, вновь в театре. И по моей специальности, администратором. Я вздрагивал от радости, любуясь вашим городом, не совру вам: я плакал не раз в своем номере гостиницы, представляя себе столицу через пять лет...
– Позвольте, - перебил я, - почему плакали?
– Счастливыми слезами, - объяснил Суворов, потом вдруг из глаз его буквально хлынули слезы на пиджак. Он взревел и повалился на колени. Все в голове у меня перевернулось кверху ногами.
– Спасите меня!
– каким-то паровозным голосом завыл Котомкин, и в соседней комнате залаяла собака.
– В трамвае э 34 на третий день вырезали двести казенных рублей!
– Черт знает что такое...
– сказал я тупо.
Произошла пауза, во время которой Котомкин поднялся и заломил руки.
– Ваш изумруд...
– начал я.
– Взгляните на него на свет, - пригласил Котомкин.
Я глянул и перестал говорить об изумруде.
– Во всем доме...
– начал я, но лицо Котомкина стало так ужасно, что я закончил так: - Во всем доме пятнадцать рублей, и из них десять я вручаю вам.
– Сто девяносто! Еще сто девяносто!
– прошептал Суворов.
– Вы представляете меня под судом?
Я подумал и ответил:
– Неясно.
В голове моей созрел план.
"Почему негодный Валя никогда не отзывается обо мне так хорошо, как Бобров? Дай-кось я ему сделаю пакость..."
И я сказал:
– У меня есть знакомый...
– О, да!
– воскликнул Котомкин страстно.
– О, да! Позвоните ему!
Я позвонил Вале и сказал, что к нему хочет приехать администратор по делу.