Всё-таки каникулы – это целая жизнь! И здорово, когда появляется друг: со Стейком, даже когда очень страшно, – всё равно интересно. Вместе можно разведать, что делает странный сосед в доме за заколоченными окнами и кто по ночам так страшно кричит!
Фрида Нильсон – детская писательница из Швеции, написала свою первую книгу в 2004 году. Сейчас её книги переведены более чем на десять языков, и семь повестей уже вышли на русском. В серии о неугомонной, любопытной и страшно изобретательной Хедвиг всего четыре части, «Хедвиг и ночные жабы» – третья, предпоследняя.
Ф. Нильсон – лауреат Немецкой детской литературной премии и премии им. Астрид Линдгрен. За вторую книгу серии – «Хедвиг совершенно не виновата!» – в 2013 году она была номинирована на самую престижную шведскую литературную премию – Августа Стриндберга.
Семь Поп
У бабушки Хедвиг случился инсульт. Это бывает, когда в голове закупорится какой-нибудь сосуд. Короче, стояла она в комнате, гладила и вдруг – чофф – как упадёт. И лежит не шелохнется, как потухшая свечка. Примчалась скорая, а утюг так и остался на гладильной доске. Через четыре дня бабушка вернулась домой. Правда, испорченную доску пришлось выкинуть.
– А ведь почти новая была, – говорит мама.
Папа жмёт на кнопку с цифрой шесть. Шестой этаж, здесь живут бабушка и дедушка. Дом построен из бетона. Хотя на улице лето, в лифте прохлада и полумрак.
Лето у бабушки с дедушкой – это плевательный кисель, бабушкино коронное блюдо с давних пор, когда папа был ещё маленький.
Плевательный кисель варят не из слюней. Его варят из вишен с косточками. Поэтому за столом все сидят и плюются. Клинк, клинк, клинк! – звенят косточки о дно миски.
– Кто промахнётся, не получит пирога, – обычно говорит бабушка. Это потому, что от вишни на скатерти остаются ужасные пятна. Бабушка не любит пятна и не любит чумазых детей. Стоит Хедвиг немножечко испачкаться, как бабушка тут же вытирает ей рот кухонной тряпкой. Тряпка пахнет кислятиной, хуже не придумаешь. Но кисель у бабушки вкусный.
– А кисель сегодня будет? – спрашивает Хедвиг, распахивая дверь лифта так, что скрипят дверные петли. Она давно уже тут не была – после больницы бабушка целый месяц лежала дома и гостей не принимала.
– Послушай. – Мама садится на корточки. Она смотрит Хедвиг в глаза, немного тревожно и немного серьёзно. – Боюсь, бабушка нам сегодня ничего не сварила, – говорит она. – Дедушка сказал, что после инсульта она изменилась. Стала кое-что забывать. Так бывает.
Мама хочет погладить Хедвиг по голове, но Хедвиг выворачивается. Ну не может быть, чтобы из-за какого-то инсульта человек забыл сварить кисель. Глупость, да и только.
Они звонят в дверь. Из соседней квартиры пахнет едой, чуть ниже по лестнице громыхает крышка мусоропровода. Но вот замок поворачивается.
Им открывает маленькая старушка. Волосы свисают по плечам. На старушке затасканное грязное платье, ногти не накрашены.
– Вам кого? – спрашивает она. Это бабушка. Только узнать её почти невозможно.
Раньше она всегда встречала их в туфлях на каблуках. Спина прямая как струна, волосы стянуты в тугой пучок на затылке, ногти накрашены розовым лаком.
А эта старушенция шлёпает тапками, хотя уже давно не утро. Спина у неё больше похожа на гнилой огурец, стёкла очков заляпаны, и глядит она через них на Хедвиг, папу и маму так, словно они ошиблись дверью.
– Привет, мам, это мы! – говорит папа.
– Привет, бабушка! – говорит Хедвиг.
Бабушка растерянно дотрагивается до подбородка.
– Мы знакомы? – спрашивает она. – Что-то вас не припомню.
Но тут в прихожую влетает дедушка.
– Милости просим!
Семейство тихо и неуверенно входит в дом и снимает ботинки. Дедушка подносит ладонь к губам, чтобы бабушка не услышала.
– Иногда она даже не узнаёт своё собственное отражение, – шепчет он.
Нет, этот инсульт знал, куда бить. Он закупорил слишком много проходов в мозгу. Таких, которые открывали доступ к воспоминаниям двадцатилетней и тридцатилетней давности. Теперь бабушка помнит только то, что надо чистить зубы, ну и всё в этом духе. Правда, как-то раз на прошлой неделе она взяла вместо зубной щётки рожок для обуви. Когда дедушка вошёл в ванную, она уже намазала рожок пастой и сунула в рот.
Дедушка указывает на обувной рожок у двери. Он пытается рассмеяться, но его глаза блестят. Дедушка кажется маленьким, хотя вообще-то он очень большой. Сейчас он похож на шарик, из которого выпустили воздух. И рубашки его уже много недель никто не гладил.
Хедвиг не знает, что сказать. Чувство такое, будто тебя ударили кулаком в живот. Только ещё хуже. Кулак – это понятно. А вот такое понять невозможно. Как это – бабушка, всегда такая чёткая и аккуратная, чистит зубы рожком для обуви?
– Может, она пошутила? – говорит Хедвиг.
– Может.
Дедушка немножко улыбается. Потом идёт вслед за бабушкой на кухню. На столе появляются кофейные чашки и блюдо со сдобной плетёнкой. Плетёнка запотела, и на внутренней стороне пакета видны мелкие капли.
– Отрезать тебе? – спрашивает папа бабушку.
Бабушка, не дожидаясь, отщипывает кусок и впивается в него зубами.
– О-о-о, вкусненько, – говорит она. – Сам, что ли, испёк?
– Мама, ну что ты, я же не умею, – отвечает папа.
– Ты не узнаёшь нас, Эстер? – спрашивает мама. – Совсем?
Она гладит бабушку по руке и старается говорить о чём-то таком, что бабушке может показаться знакомым. Она рассказывает, что у Хедвиг наконец начались летние каникулы и что на утреннике в честь окончания школы было тридцать градусов жары!