Это - история человека, простого, как волна, и глубокого, как море. Это - история духа, сурового, как холод, и горячего, как огонь. Это - история героя, беспощадного, как удар меча, и влюбленного, как поэт в свою мечту. Это - история, без какой не было бы другой, всемирно известной, истории, героя которой не узнал бы мир...
Герой Севера
Смерти как полного уничтожения нет. В каждом из нас таятся тысячи прожитых и непрожитых жизней. Надо лишь иметь веру и смелость увидеть в своей одинокой волне движение океана вечности. И тогда мы прозрим глубинную нашу суть, найдем смутно видную цель и поймем всегда ускользающий смысл…
Мое знакомство с этой рукописью произошло жарким летом 198… года, когда я был аспирантом Института всеобщей истории. В отличие от многих отпускников, бежавших из каменных джунглей Москвы на дачные участки или морские пляжи, я не уехал в родной город, где в зелени парка над великой рекой мне было так хорошо гулять и думать. Две причины побудили меня отказаться от возвращения домой. Во-первых, я с тоской представил, как буду выслушивать жалобы матери на ушедшего от нас отца, привычно изумляться фронтовым историям деда, ходившего в разведку за «языками», и наставлять младшего брата, которому не терпелось перед армией стать мужчиной. Во-вторых, я не хотел потерять найденную по случаю подработку, скромные доходы от которой дополняли аспирантскую стипендию и позволяли мне сводить концы с концами в столичной жизни, полной соблазнов для молодых провинциалов.
Вот уже месяц я носил звание «стрелка-контролера» вневедомственной охраны одного из районов Москвы. На деле же работал вахтером в закрытых на лето техникумах, малолюдных складских помещениях или неприметных учреждениях. Все мои труды состояли в том, чтобы день просидеть или ночь продержаться. После смены, за которую платили 5 советских рублей, меня сменял другой «стрелок». Чаще других приходила Эльвира Филипповна – дородная дама с обиженным лицом и туманным прошлым, которая начинала разговор с доверительного признания, что она происходит из польской дворянской семьи, а заканчивала неизменной просьбой одолжить ей червонец до получки. Настырнее нее был только наш бригадир Алексей Германович, называвший себя «морским волком на пенсии». Он любил приходить к подчиненным с проверкой в самое неожиданное для них время, и, дымя в лицо «Беломором», распекать тех, кого не сразу находил на своем посту. На жалкий лепет оправданья бригадир отвечал полной понимания людских слабостей улыбкой: плавали – знаем.
Однажды в июльский субботний вечер я дежурил, лежа на диване в одной конторе, и грезил о том времени, когда обзаведусь кандидатской степенью, зарплатой доцента и женой-красавицей. Находясь в сладком дурмане, я вдруг вспомнил, что забыл поздравить с днем рождения Вячеслава Несторовича, под руководством которого второй год корпел над диссертацией о переселении племени ютов в Британию. Зная мнительный характер шефа, я спешно набрал его номер, уповая на то, что он скрывается от жары на подмосковной даче, недоступной для телефонных звонков. Вопреки моим заботам о его здоровье, на другом конце линии мне ответил знакомый глуховатый голос. Сухо поблагодарив за поспешные слова запоздалого поздравления, наставник тут же занялся моим воспитанием. «Что вы себе позволяете, – раздраженно бросил он, – не выходя на связь со своим научным руководителем? У меня для вас есть задание, которое вы должны выполнить со всей ответственностью». И не терпящим возражения тоном шеф потребовал, чтобы завтра в 10 утра я был у него на квартире.
На другой день я едва не проехал нужную остановку, заглядевшись на светловолосую девушку в алой блузке и синей юбке, талию которой охватывал модный в том сезоне пояс из желтых металлических колец. Со вздохом проводив ее взглядом, я поспешил к подъезду новой «высотки», в которой Вячеслав Несторович проживал со своей третьей женой на Юго-западе Москвы. Поднявшись на идущем с натугой лифте, я позвонил в указанную мне квартиру, и дверь открыла женщина в домашнем халате. Супруга моего шефа была дамой средних лет, с еще красивым, но уже утомленным жизнью лицом, которая не сразу поняла, кто я такой и зачем пришел. Разрешив с моей помощью этот вопрос, она громко произнесла: «Вячик, это к тебе!», – и неясно указав мне путь, скрылась в ванной комнате. Я минуту постоял в раздумьях, пока не услышал оклик шефа, который расслабленно-повелительным голосом призывал меня к себе. Когда я вошел в его кабинет, мне открылась незабываемая картина.
В центре комнаты, в окружении шкафов и стеллажей, полных книг, журналов и папок, на кресле восседал Вячеслав Несторович с высокой думой на челе и мокрым полотенцем в руке. Мой руководитель был еще нестарый человек, с мускулистым телом и волевым лицом, мужественность которого скрадывали роговые очки с толстыми стеклами и зачес длинной жидкой пряди на раннюю плешь. Душу Вячеслава Несторовича раздирало противоречие между честолюбивым стремлением оставить след в мировой науке и необоримым влечением к крепким напиткам, отчего на его лице застыло выражение тоскливого беспокойства. Как двуликий Янус он мог быть и душой компании, умевшей очаровать смелостью суждений молодых сотрудниц и студентов старших курсов, и склочным субъектом, который ввязывался в пустые ссоры с коллегами и по мелочам тиранил своих аспирантов. Но историк он был от Бога, и если бы пагубная склонность не помешала ему закончить многолетний труд по эволюции общины у рипуарских франков, он стал бы если не академиком, то членкором.
При виде меня шеф отбросил полотенце в сторону и заговорил властным и тихим голосом, по привычке закинув руку за голову:
– Я вызвал вас, чтобы сообщить приятное известие. Из отдела редких книг Ленинской библиотеки нам доставили артефакт – латинскую рукопись неизвестного автора. В сопроводительном письме сказано, что она была найдена в 45-м чуть ли не в личной библиотеке Розенберга. 40 лет у архивистов не доходили до нее руки, пока не было принято решение вернуть ее с прочими раритетами в ГДР. Только тут музейные работники спохватились, что рукопись не проходила исторической экспертизы, и переслали ее копию в наш институт. Руководство могло направить ее Гуревичу, однако доверие было оказано мне. Я пробежал глазами рукопись, но события, описанные в ней, довольно темны и далеки от моих интересов. Между тем часть их происходила в Ютландии. Поэтому я вспомнил о вас, ведь вы изучаете ютов, да и латынью владеете недурно. Займитесь переводом и, чем черт не шутит, может эта летопись будет посильнее, чем «Gesta Danorum» 1 , хотя, на первый взгляд, она кажется исторической подделкой. Сроку вам дается полтора месяца, и чтобы не позже 25 августа у меня были перевод и ваши выводы!
1
Gesta Danorum («Деяния данов») – хроника датского историка XII столетия Саксона Грамматика, посвященная истории Дании, начиная со времен раннего средневековья.
С этими словами наставник вручил мне пухлую папку с бумагами и царственным мановением руки послал выполнять оброк.
Так в моей жизни появилась эта летопись, которая первый раз предстала в виде изрядной стопки «ксерокопий», как мы тогда называли любую продукцию копировально-множительной техники. Качество копий страниц оказалось невысоким, и, чтобы разобрать отдельные буквы и слова, мне приходилось вооружаться лупой, но в целом рукопись была в состоянии, доступном для чтения и понимания. Обложившись словарями, одолженными у Вячеслава Несторовича, я принялся за работу. Хвала Светлане Алексеевне, преподавателю латыни на нашем историческом факультете, язык Цезаря и Вергилия я знал прилично. Ведь я был одним из немногих, кто удостоился оценки «хорошо» от этой строгой дамы, у которой сдать экзамен с первой попытки среди студентов считалось большой удачей, а получить «отлично» – ненаучной фантастикой. Я сначала делал черновой перевод, а затем переписывал его набело, выбрав образцом для подражания исландские саги, сборник которых имелся в моей библиотеке в общежитии.
Не скажу, что рукопись сразу увлекла меня. Люди в ее начале уходили быстрее, чем я запоминал их имена. Отталкивали грубость и жестокость нравов, а также логика поведения, присущая средневековым варварам, но нелепая для современного человека. Более же всего раздражали комментарии неизвестного автора, который порой едко высмеивал все им написанное. Но постепенно я проникся его историей, овеянной романтикой «прекрасного и яростного» мира, который вблизи выглядел более яростным, чем прекрасным. Нечего и говорить, что перевод отнимал у меня много времени, и я трудился над ним не только в общежитии, но и на новой работе. К моему удивлению, члены вольного братства стрелков отнеслись к моему занятию с интересом и даже почтением. Алексей Германович, уважительно взирая на листы, испещренные латиницей, и отгоняя от меня дым своей папиросы, предрек, что за их перевод начислят хорошую премию, с которой мне следует «проставиться». А Эльвира Филипповна даже перестала просить у меня деньги, очевидно, полагая, что в скором времени я достойно вознагражу благородную женщину, которую лишь нужда толкнула на заработок, подобающий одним плебеям. Так, окруженный вниманием и заботой коллектива, я переводил нежданно попавшую ко мне рукопись. И вот, что у меня получилось…